Мертвецы и русалки. Очерки славянской мифологии - страница 5

, а также «в лесу заблудившиеся, отцом-матерью проклятые и бесом похищенные»[11]. По другим сведениям из Вятской же губернии, заложный – это «самоубийца, погребенный без отпевания»[12]. Один наблюдатель из Слободского у. той же губернии приводит это название в несколько ином, едва ли не более древнем (§ 24) виде: заложенные, что он очень общо и неточно переводит как «умершие»[13].

§ 3. Обычного христианского поминовения самоубийцы, а отчасти и другие заложные покойники, лишаются. «Народ считает даже грехом упоминать самоубийц в заупокойной молитве, не записывает их имен в поминальники, в уверенности, что душа самоубийцы уже погибла навеки, и сколько бы ни молились о ней, – молитва не только не умилостивит Бога, а напротив, прогневает его»[14]. Вместо поминок по самоубийцам и скоропостижно умершим делают тайно большие пожертвования на литье колокола; колокол вызвонит милость у Бога несчастному[15]. А по другим, удавленников можно поминать только однажды в год, и именно: сыплют на распутья каких бы то ни было зерен для клевания вольным птицам[16].

В Пермской губ., во время поминок, приготовляют для покойных родственников особый обед: хозяева расставляют на стол разные яства и напитки, а сами уходят в другое помещение молиться; при этом скоропостижно умершие родственники, утонувшие и сгоревшие, не лишаются общего угощения, но так как они не достойны сидеть за общим столом, то для них кушанья ставятся под стол, и не все, а только некоторые[17].

Для сравнения отметим также этот чувашский обряд: помянувши всех своих родственников по именам, чуваши наконец поминают камалзыр зиле, т. е. таких умерших, которых некому помянуть, или же таких, которые умерли неизвестно где. В память таких лиц отломленный кусок, вместо того чтобы положить его в чашку (что считается неудобным – мешать его с своими родными), выбрасывают из двери на двор, говоря: «Даю безродным: ешьте, пейте и будьте сыты!»[18]

У татар Нижегородской губ. самоубийцы лишаются поминовения, так же как и погребения[19].

Ниже мы встретимся с двумя особливыми видами поминовения заложных: а) на могилы их проходящие мимо кидают ветви и разные иные вещи (§ 11), б) в Семик веселятся в честь заложных на местах существовавших прежде убогих домов (гл. 4). Оба этих способа поминовения заложных связаны с особым способом их погребения (гл. 3), почему они и рассматриваются нами ниже.

§ 4. Заложные покойники доживают за гробом свой век, т. е. положенный им при рождении срок жизни, прекратившейся раньше времени по какому-нибудь несчастному случаю. Это народное воззрение ясно вытекает и почти с необходимостью предполагается из всего того, что мы знаем о заложных из уст народа. Но прямые свидетельства о том наших источников недостаточно определенны.

«Як вмре чоловик своею смертью, то иде або на небо – в рай, або в пекло, до чорта. А хто повисытся, або втопытся, той на небо нейде, а ходыть соби по земли… Бо его Бог не клыче, то вин и ходыть, пони не прыйде ему час, значится»[20].

Сын спрашивает своего повесившегося отца: «Батьку, скажитько вы мени, що то таке, що вы мертвый, а йисте мясо?» – «Так меня треба, бо я своею смертью не вмер, мени еще жыты треба»[21].

Определеннее свидетельствуют об этом воззрении данные этнографии якутской и бурятской (§ 17 и 18), а также следующее поверье полуобрусевшей мордвы села Оркина Саратовского уезда: «Умерших скоропостижно, опившихся, утопленников и самоубийц жители села Оркина хоронили далеко от села, в лесу, в Самодуровском овраге, в ущелье между двумя круто спускающимися горами. Мордва боится теперь ходить туда в одиночку, так как похороненный там „убивец” бродит по лесу и пугает народ своим криком, „эдаким страшным”, особенно под вечер. „Убивца” некоторые видели: он разговаривал с одним мужиком и сказал ему, что он потому ходит, „что век жизни его не кончился”, и будет он ходить до тех пор, пока не придет время, когда он должен умереть своей, естественной смертью. Тогда он ляжет в могилу и не станет больше бродить, кричать и пугать народ»