Красивые черты лица Рейчел начали осыпаться, но тщеславие не позволяло ей дать им совсем уж исчезнуть; смерть – слишком пустячное оправдание для того, чтобы сказаться непривлекательной.
– Так-то лучше, – похвалил ее Джейкоб и не удержался от смешка; даже за гранью смерти некоторые вещи неизменны. Она скривилась, затем зарычала и выпятила нижнюю губу – не то гневаясь на него, не то сардонически скалясь.
А папа просто сидел.
Он мог ответить на все вопросы, вот только не торопился с этим. Этот человек не стал бы лгать, хотя и построил свою карьеру на лжи, искажая тщательно продуманные истины жизни, отрезая от них кусочки, искривляя и ниспровергая всю память и историю, даже мифы. Папа подошел к нему, но исчез из виду, когда они уже собирались встретиться. Странно эхом отдался в мозгу вопрос: почему ты делаешь это с собой?
Джейкоб бросился к Рейчел, чье лицо было изуродовано смертью, но в то же время – так прекрасно, так ярко подсвечено изнутри светом души.
– Хватит этого дерьма. Тебе есть что сказать, ну и мне тоже. Скажи мне, Рейчел. Я хочу знать, почему ты это сделала.
– Я ничего не делала.
– Скажи, почему ты не прикончила меня так же, как и всех?
– Ты и сам знаешь.
– Не могу вспомнить.
– Ну разве это не удобная позиция? – Кровь текла с уголков ее рта. – Почему бы не спросить свою маленькую подругу? А еще лучше – вернись домой и узнай сам.
Пальцами он приподнял ее частично разложившийся подбородок – пока их носы не соприкоснулись.
– Я вернусь, – бросил Джейкоб.
У Вейкли был пунктик: перед тем, как сорваться с цепи, он всегда тормозил.
Большинство людей, знавших его, предполагали, что этого типа воспитал просмотр второразрядных боевиков – снятых как раз по романам, которые он, будучи литературным агентом, пристраивал. Казалось, каждая третья-четвертая подобная книга описывает, как хороший парень заходит слишком далеко, в его глазах разгорается жажда убийства, медные трубы стонут – и грядет разнузданное мочилово. Вейкли получал пропуски на премьеры – и ни одной не упускал, покуда фильмы не перешли на формат «direct-to-video»[1], будучи слишком малобюджетными даже для ограниченных дебютов.
Вейкли, конечно, никого не мочил – просто разбрасывался бумагой. Он не рвал ее и не комкал в кулаках, всего лишь опорожнял лоток принтера на пол.
– Нет, – заявил он. – Ни фига подобного.
Вейкли не мог похвастаться недюжинной силой, и если кого-то и мог замучить, то только себя – когда заливался по уши «Джеком Дэниелсом» и захламлял свой рабочий стол. Подергав себя за пушистую белую бороду, он ненадолго разгладил несколько глубоких морщин на шее.
– Ты ведь это не всерьез, правда? – умоляюще поинтересовался Вейкли.
– Серьезней некуда, Боб.
– Я тебя услышал. Нечего было и уточнять.
Как всегда, разнос Вейкли начался с холодной покорности. Эта фаза скоро миновала, и сначала, пыхтя и морща губы, Вейкли стал перекладывать бумаги на столе. Они оказались слишком важны, чтобы ими просто так разбрасываться, поэтому хозяин кабинета как бы невзначай пнул носком ботинка корзину для мусора – та даже не опрокинулась. Тогда рука Вейкли потянулась к лотку принтера, и не особо хорошо отапливаемый кабинет наполнился атмосферой тягучего томления.
Со следующего тычка ногой что-то из корзины все-таки вылетело на пол. Пыхтя и бормоча себе что-то под нос, Вейкли исполнил на мусоре небольшое фламенко. Уважать его в такие моменты было трудно, но любить – проще некуда. Все-таки мужчина являл собой полную противоположность сурового Айзека Омута.
