И снова – в окна глядела уже черная ночь – голос его зазвенел меткими, не в бровь, а в глаз, стихами:
Я князь Григорию и вам
Фельдфебеля в Вольтеры дам:
Он в три шеренги вас построит,
А пикнете, так мигом успокоит…
И он опять раскатился… О. Иона блаженствовал. Но у Пущина в виске забилась жилка, предвестник головной боли. Нет, этот угар решительно невозможен!.. Но Пушкин, всеми силами сдерживая смех радости, уже кончал:
Ах, Боже мой, что станет говорить
Княгиня Марья Алексевна?!
– Нет, решительно: к черту «Онегина»!.. – еще раз крикнул он. – Извините, о. Иона, насчет черта… Но зарезал меня разбойник Грибоедов!.. И как тебя благодарить за такой гостинец, любезный Пущин, право, не знаю! Давно не имел я такого удовольствия… О. Иона, как? Очень скоромно?!
– Полноте, Александр Сергеич: монахам, и тем читать можно… – вытирая довольное лицо красным платком, проговорил о. Иона. – Такие ли бывают!..
– Слышишь, Пущин? – захохотал Пушкин.
– Слышу…
О. Иона решительно встал.
– Ну, мне пора и к дому… – сказал он. – Премного благодарим, хозяин дорогой, на угощение: и на духовном, и на телесном… Прощайте, Иван Иванович. Премного уважили… Вот таких гостей почаще бы в наши края. А то живем, как в берлоге… Прощай, нянюшка… Спасибо на угощении… А ты, Александр Сергеич, поди-ка на два слова ко мне, между протчим… – поманил он за собой хозяина в переднюю. – На минутку…
Пушкин последовал за разопревшим от чаю и удовольствия монахом. Тот, увидав Якима, стоящего с его шубой, отослал его и, нагнувшись к Пушкину, низким голосом проговорил:
– Ты вот что, Сергеич… Я знаю ведь, что я для тебя гость не всегда приятный, да что поделаешь?.. Должен творить волю пославшего мя, как говорится… Ну, только я то хотел сказать тебе, чтобы ты меня никак не опасался… От меня вреды тебе никакой не будет… Понял? Ну, вот тебе и весь сказ… А ты, между протчим, все же будь поаккуратнее: их сила, их и воля… Прощай, родимый… Спасибо… Яким, где ты там, жива душа?..
Яким помог ему напялить овчинный тулуп, подал теплые рукавицы и выбежал кликнуть ямщика.
– Ну, еще раз прощай, Александр Сергеич… Давай-ка, брат, поцелуемся по-милому, по-хорошему… К нам в гости жалуйте… А ежели, неровно, стишки какие похлестче опять будут, захвати, мотри…
– Непременно… – смеялся Пушкин. – Обязательно…
И поп расцеловался с поэтом, вышел, и сейчас же в ночи завизжали полозья. Пушкин, задумчивый, вернулся назад. «Хорошо, что этот поп с душой. Но ведь на его месте мог оказаться и сукин сын какой-нибудь…» – подумал он. И ему стало опять тоскливо.
– Какая досада, что я накликал на тебя это посещение!.. – сказал Пущин, уже понявший все.
– Перестань, любезный друг… – махнул тот рукой. – Все равно за мной смотрят. Этот, как видишь, еще ничего… Не будем говорить больше об этом вздоре…
– Ну, хорошо… Только вот что, брат… – вдруг решительно встал Пущин. – Есть у тебя нос или нет?..
– Во всяком случае, был… – засмеялся Пушкин и, потрогав нос, прибавил: – И был, и есть… В чем дело?
– Да угар-то в комнате ты чувствуешь или нет?
– А в самом деле, припахивает… Мама, что это, самовар, что ли?.. Это называется угостить гостя носом об стол…
Началась суета. Оказалось, что Арина Родионовна, думая, что Пущин останется ночевать, приказала вытопить весь дом, который не отапливался с прошлого года. Пущин, досадуя на своего бесхозяйственного друга, сам стал во главе дворни, приказал везде вынуть вьюшки и отворить форточки.
