– Его тяжело было украсть? Имею в виду – технически?
– Да нет… Наши витрины можно легко открыть перочинным ножом. Обычно у нас посетителей – единицы, в зале охранник постоянно дежурит.
– Что-то еще?
– А больше ничего, – спародировала его значительный тон Айлин. – Не считая моих надежд на спокойную работу и прибавку к жалованью.
В тот же день О’Рэйли объехал трех ювелирных экспертов Лос-Анджелеса, которых знал по предыдущей работе. Первые двое смотрели на фото, значительно покачивали головами и пожимали плечами: «Ничего не знаем». Зато третий, Райз Хэйли, спросил удивленно:
– А что вы так поздно?
– В каком смысле – поздно? – искренне удивился О’Рэйли.
– Я вашим ребятам еще неделю назад сказал, что мне эту вещь показывали… Интересовались ценой.
– Каким ребятам, из Блемдэйла?
– Ну да.
– И что же? – поинтересовался Лайон с равнодушным видом.
– Да ничего. Сказали, что таких краж у них не числится.
– Может быть… Текучка, знаете ли, заедает, – пробормотал Лайон неискренне. Корпоративная солидарность – мать их, этих блемдэйлских сыщиков, так! – Но вы, конечно, помните человека, который его показывал?
– Он такой мужик… Колоритный. Зовут Лео. Говорит с немецким акцентом… Дай я в свою записную взгляну – я компьютеру не доверяю, я человек старомодный.
Рейз долго мусолил потрепанную записную книжку и наконец торжествующе поднял вверх желтый прокуренный палец.
– Вот он, голубчик! Я же знал, что он у меня есть. Лео Петкунас. И даже телефон имею, если хотите.
* * *
Хопкинс в очередной раз уехал куда-то в Южную Америку по срочному вызову, оставив дело Ставиского Потемкину. Впрочем, окружающие привыкли к тому, что в отсутствие Хопкинса самые важные дела в его подразделении ведет этот молчаливый светловолосый человек с темными бровями и аккуратно подстриженными темными усами, с ямкой на подбородке и небольшим шрамом на правой щеке. У него был совершенный американский английский, в котором разве что профессиональное ухо могло различить легкий нью-йоркский акцент, отличная боевая подготовка – это довелось проверить в показательных схватках офицерам соседних подразделений. И еще отличался он любовью к европейской литературе, проявлявшейся в том, что иногда цитировал в разговорах писателей, собеседникам совершенно незнакомых. Потемкин, правда, старался этого избегать – но не всегда получалось. А в организациях, подобных Группе, не забывается ничего – ни плохое, ни хорошее…
Этот вечер Потемкин освободил от текущих работ. В любом деле должно быть пространство, внешне ничем не занятое. Но без него ничего не может существовать.
О, любимый учитель Потемкина – Бене! Чему он учил в спецшколе?
«Помните, ребята, о роли пустоты в нашей жизни и в нашей работе! – И, увидев недоуменные взоры, на него устремленные, Бене продолжал: – Есть такая вещь – дао. Таинственная книжка из тридцати-сорока страниц, которая переведена на все языки мира. И которую читают и изучают люди уже две с половиной тысячи лет. У нас сейчас не урок философии, но в этой книжке здорово говорится о роли пустоты. Представьте себе – в чем ценность дома? Вазы? Любого сосуда вообще? Колеса? – Бене улыбался и глядел на пятнадцать молодых людей, внимательно слушавших его в небольшой светлой аудитории с двумя окнами. Слушали-то ребята внимательно, но ровно ничего не понимали, и Бене продолжал терпеливо: – Дао отвечает: ценность этих предметов – в пустоте. Ибо как жить в доме, если он не пуст? Как налить воду в вазу, если она не пуста? Думайте о том, чтобы в вашей жизни была пустота – потому что без нее нет настоящей полноты жизни. И нашей работы – тем более».
