Альбина продолжала вещать о политике своей галереи, о значении Милославского для отечественного искусства, но посетители уже понемногу обходили ее и растекались по залам.
Варвара еще раз оглядела галерею – вроде все в порядке. Теперь нужно вовремя скомандовать официантам, чтобы начали разносить шампанское и закуски, – не слишком рано, чтобы не помешать официальной церемонии, но и не слишком поздно, чтобы гости не почувствовали себя обделенными.
И тут из второго зала донесся оглушительный визг.
Варвара схватилась за сердце и помчалась к источнику звука.
Неужели открытие выставки сорвется? Неужели его омрачит какой-то скандал?
Во втором зале было совсем немного посетителей.
И все они столпились у высокой стильной тумбы, стоящей в центре. На эту тумбу сама Варвара всего какой-то час назад поставила вазу муранского стекла с букетом живых цветов, чтобы придать выставке оттенок некоторой интимной доверительности.
Перед тумбой билась в истерике молодая женщина с перекошенным, словно сбившимся на сторону лицом, в которой Варвара не сразу узнала Лилю, жену коллекционера и мецената Виктора Шилова. Сам Шилов безуспешно пытался успокоить супругу и увести ее из зала. Обступившие их люди о чем-то взволнованно переговаривались.
Чуть в стороне от них стоял Иннокентий со своим вечно растерянным выражением лица.
– А-а-а, – визжала Лиля, вырываясь из рук мужа, – ты это нарочно! Ты хочешь моей смерти!
– При чем здесь я? – бормотал Шилов, безуспешно пытаясь оттащить Лилю в сторону.
В эту минуту он увидел Варвару и прошипел:
– Это, знаете, уже перебор! Я понимаю, что современное искусство должно эпатировать, но не до такой же степени!
– Да в чем дело? – Варвара все еще не понимала.
– Вы еще спрашиваете? – зло выдохнул Шилов, которому наконец удалось оттащить жену в сторону.
И тут Варвара увидела.
В вазе, куда она совсем недавно своими руками поставила букет цветов, теперь не было никакого букета.
Вместо него в чудесной венецианской вазе лежало что-то багрово-красное, влажное, отвратительное, в мутных кровавых сгустках и тусклых нашлепках жира.
– Сердце, – проговорил мужчина рядом с Варварой.
– Что? – переспросила та срывающимся голосом. – Что вы говорите? Какое сердце?
– Человеческое. Можете мне поверить, я хирург-кардиолог, такое каждый день вижу. Но хочу вам сказать, что на этот раз устроители выставки перегнули палку.
Тут он заметил бейдж на платье Варвары, и его брови удивленно поползли вверх.
– Так это вы устроили? Ничего себе экспонат! Я, конечно, не ханжа, но это, знаете ли, чересчур. – И хирург, возмущенно фыркнув, отошел в дальний угол.
Сама же Варвара двинулась к тумбе, чтобы как можно скорее унести шокирующий экспонат.
Она перехватила бараний взгляд Иннокентия и поняла, что рассчитывать может только на себя.
Однако это оказалось непросто.
Из первого зала, почувствовав сенсацию, уже набежали газетчики и с жадностью фотографировали вазу, отпихивая друг друга локтями в борьбе за лучший ракурс. Скандальный художник-перформансист Борис Петренский давал интервью какому-то каналу, заявляя во всеуслышание, что в экспонате нет ничего нового и он, Петренский, выставлял еще год назад в Манеже расчлененное человеческое тело.
Наконец Варвара пробилась к вазе и схватила ее, чтобы унести из зала.
Теперь, когда она видела ужасный предмет вблизи, не осталось никаких сомнений: это не муляж, не искусная подделка, а настоящее окровавленное сердце.
