– Обо мне. И о вашем внуке. Простите, не знаю, как его зовут.
– Рафаэль.
– Очень красивое имя, – сказала Хенка.
– Чем же вас заинтересовал мой двухлетний внук? – Реб Кремницер был олицетворением вежливости и внимательности, свойственных каждому удачливому торговцу. От удивления он спустил на мясистую переносицу массивные очки и уставился близорукими глазами на раннюю посетительницу.
– Роха сказала мне, что ваша семья вроде бы ищет для маленького внука няньку…
– Да. Это правда. Я даже повесил на дверях лавки объявление, но пока никто не отозвался. Негоже останавливать на улице каждую молодую женщину и предлагать ей что-то в этом роде, – сказал реб Ешуа и обвёл Хенку с ног до головы внимательным взглядом. – Как я понимаю, вы предлагаете нам свою кандидатуру. Не так ли?
– Мы с Рохой подумали – может, я сгожусь в няньки вашему Рафаэлю… – Хенка поёжилась от собственной смелости и прикусила язык.
– Так-так. У вас есть опыт такой работы? Вы когда-нибудь этим занимались?
– Так вышло, что я вынянчила всех своих младших сестёр. Мама моя всё время тяжело болела, подолгу лежала в постели, а я возилась с малышками, кормила их, мыла, водила гулять, укладывала спать и убаюкивала, рассказывала им сказки, которые сама же и придумывала.
– Что я могу вам сказать? Честь и хвала такой дочери и сестре! А этих сестёр у вас, милая, много?
– Три. И ещё два брата. Я в семье старшая. Мама родила шесть дочерей и четырех сыновей, но выжили не все. Кроме меня остались девочки – Песя, Хася и Фейга и Мотл со Шмуликом.
– Что же, видно, вы прирождённая нянька. Я переговорю с Ароном и Этель, моим сыном и невесткой. Зайдите через день-два, и я сообщу вам, что мои дети решили.
Хенка две ночи не смыкала глаз, всё смотрела с топчана в оконце и торопила рассвет.
На третий день она встала раньше всех в доме, причесала чёрные вьющиеся волосы, надела своё лучшее ситцевое платье и бегом припустилась к закрытой на амбарный замок москательно-скобяной лавке. Реб Ешуа Кремницера она узнала ещё издали – он степенно шёл из синагоги, держа под мышкой молитвенные принадлежности, упрятанные в бархатный чехол с вышитой на нём шестиконечной звездой – магендавидом. Казалось, богобоязненный лавочник ещё продолжал молиться и ему доставляло ничем не замутнённую радость беседовать без лишних свидетелей с Господом Богом о чём-то сокровенном.
Чем ближе он подходил, тем сильнее сжималось Хенкино сердце в комок, который, как брошенный ломоть хлеба, клевали налетевшие со всех сторон птицы.
– Вы что, тут на крыльце и ночевали? – шутливо упрекнул её реб Кремницер.
– Доброе утро, – сказала Хенка. То, что реб Ешуа так тепло поздоровался, её обнадёжило.
– Сейчас открою лавку, и мы обо всём потолкуем. Как видите, на старости лет я торгую всякой мелочью – защёлками, задвижками, замками, гвоздями, а эту рухлядь – он ткнул в покрытый ржавчиной собственный дверной замок – никак не соберусь заменить. Забываю. Ничего не поделаешь. От старости пока ещё никому живым не удалось убежать, хотя скоро я от неё, треклятой, всё-таки сбегу. А куда от старости убегают, вы, наверное, знаете. К праотцам. Заходите!
Выслушав не очень ободряющие нравоучения о старости, Хенка вошла следом за ним в лавку.
– Вчера за клеем для своего мужа Довида заходила, так сказать, не состоявшаяся жена моего брата Исайи – сапожничиха Роха. Она за вас головой ручается: мол, вы и честная, и опрятная, и добрая, и на все руки мастерица…
