– Меня домогались в детстве, – похоже, это было громко. По крайней мере достаточно, чтобы многие в зале умолкли.
Девочки и мальчики, на лицах которых застыла улыбка, теперь оглядывали меня озадаченными блестящими глазами. Я в них находил сомнения, недоверие, но точно не презрение, потому как они не верят. Я решил поднажать:
– Это был мой дядя. Он творил со мной всякую хрень, ну, типа, знаете, – присел прямо я, активно жестикулируя, руками демонстрировал то, что приличные люди не показывают. – Вот так. Он ещё пытался запихнуть свой член в мой рот, но мне хватило ума отказаться. Жаль, не хватило силы духа избавиться от его тирании.
Удивительно, спустя столько лет, я свободно говорил об этом, причем вслух, будто делился с друзьями интересной историей. Я улыбался им, опуская подробности тех окрашенных в чёрный цвет дней, а сам, до дрожащих костей, хотел уродливо рыдать. Распластаться на полу, залить стены слезами и избавиться от тяжёлой тучи на своей груди, которая росла и до сих пор растёт. Я не чувствую прежнюю боль от воспоминаний и вообще осознания того, что я стал жертвой педофила. Меня эта мысль больше не пугает. Я свыкся, помните? В том то и дело, что я не чувствую больше ничего. Это равнодушие пугает сильнее любой истерики. Мне не все равно, не надумывайте, я просто стараюсь не быть тем мальчиком из ванной комнаты…
Одиссей приподнял густые брови, забыв о сигарете во рту, выплюнул её. Он стал угрюмым, словно хотел прочитать по выражению моего свинцового цвета лица шучу ли я. Но на такие темы нельзя шутить, это жестоко.
Внезапно раздался смех из одного угла, его подхватил женский хохот, затем и другие подтянулись. Неловкая пауза испарилась вместе с моей надеждой отыскать поддержку. Одиссей громко фыркнул и, махнув на меня, повернулся к остальным.
– Он пьяный в дым.
– Если не хотел отвечать, мог бы сразу выбрать действие, а не сочинять стихи.
Я грустно усмехнулся. Если бы я обладал способностью собирать строчки в рифму, я бы написал поэму. Это было очевидно, они посчитали мое признание страшной сказкой.
– Ты куда? – Одиссей обернулся на девяносто градусов, заметив копошение на кресле.
Я спрыгнул на пол и поправил шнурки толстовки.
– Отлить хочу.
– А, ну давай, пожарный кран, туши огонь, – он по-дурацки хохотнул, и я одними губами послал его. Он знал о моей ненависти к своим шуткам и никогда не прекращал ими разбрасываться, как грязным бельём.
К сожалению, попасть в туалет мне не получилось: только я дернул ручку двери и толкнул её, как оторопел на месте, не сделав и шагу. Я был готов увидеть многое: от «дебоширства» до рвотных позывов, но вот застать свою кузину, утробно рыдавшую у крана – твёрдое «нет». И все же, это взаправду.
Пейдж стояла ко мне обнаженной спиной, отчего выпирал позвоночник, в чёрной шёлковой кофте с длинными рукавами. Она, оперевшись руками о бортик раковины, содрогалась от всхлипов. Рядом с ней, утирая ей слезы мокрыми руками, была неизвестная мне девчонка.
Я растерялся от неожиданного поворота событий, однако, взяв себя в руки, прикрыл за собой дверь сортира.
– Что случилось? – на мой голос оглянулась только белокурая незнакомка с довольно коротким каре, практически до острого подбородка.
Пейдж же на мгновение затихла, словно штиль после бури, а потом так громко и со всей силы завопила в рыданиях, что я вздрогнул. Она буквально рвала и метала, била кулаками по зеркалу, не имея столько силы, чтобы разбить, рвала от непонятного мне отчаяния свои волосы.
