Так мы и разъехались по своим делам, недовольные друг другом, и на прощание я лишь спросил:
– Глеб, а кто занимается в МУРе карманниками?
Жеглов засмеялся:
– О, это могучая фигура – майор Мурашко! Зайди к нему, посоветуйся, – может, что дельное тебе скажет…
Майор Кондрат Филимонович Мурашко выслушал меня с сочувствием и пониманием. Но конкретной помощи не обещал.
– Мы с реальными делами не управляемся, где уж нам Кирпича искать по хлипкому подозрению, – разводил он маленькими сухонькими руками. И весь он был седенький, чистенький, невзрачный, в тщательно заштопанной сатиновой рубашке с белесыми пятнами на локтях. – И работа у нас стала сильно бестолковая…
– Это почему же?
– Да как вам объяснить, молодой человек, вы же у нас в МУРе личность новая, старые дела вам неведомы…
– А вы расскажите – станут ведомы! – плотнее уселся я на стуле.
– Вот работаю я на этом месте двадцать два года – на моих глазах, считайте, все этапы борьбы с преступностью проходили. Так что перед войной мы с полным основанием говорили, что организованная преступность у нас совершенно разгромлена. Дотла вывели шнифферов, ликвидировали сонников, клюквенников следа не осталось…
– Что такое клюквенники?
– А это воришки, которые церкви грабили. Ух, лютые ребята были!.. Значит, в основном покончили с прихватчиками. А вот с моей публикой, со щипачами, – никак; тут штука тонкая, настоящий щипач – всегда воровской аристократ, специалист высшей квалификации…
– Забавно, – покачал я головой. – Я раньше думал, что карманники – это самые ничтожные воришки, низший сорт…
– Ошибочка! – Кондрат Филимонович вздернул острый птичий носик. – Вот подумайте сами, какая должна быть отточенная техника, ловкость пальцев, точность движений и нервная выдержка, – какая! – глазом дабы не моргнуть и у нормального человека, который не спит, не пьяный, не под наркозом, вытащить все из карманов! А он при этом – ни сном ни духом.
– А почему же вы говорите, что работа сейчас стала бестолковая?
– Потому что совесть меня ест. Война, голод, безотцовщина, сиротство горькое – подались в карманники люди, которым подчас просто есть охота. Вот они-то главным образом и попадают к нам, и так их много, что делами руки завалены – настоящих щипачей ловить нет времени…
– Как же это так получается?
– Так и получается – людей у меня совсем мало, и тех-то уголовщина в лицо наперечет знает…
– Так это же хорошо?! – удивился я. – Хорошо, что в лицо знают?
– Чего ж хорошего? Вот патрулирует свою зону сотрудник в троллейбусе, заскочил туда щипач. Он первую остановку вообще ничего не делает, а только осматривается. Пригляделся, увидел нашего сотрудника, раскланивается с ним чинно – здрасте, Петр Иваныч, – и на следующей остановке выскочил…
– И вы их отпускаете?
– А что прикажете делать? Иногда задерживаем на полдня, беседу проводим – он несколько дней после такой встречи таится. А потом снова вылазит на охоту.
– А у вас есть фотография Кирпича?
– Конечно. Это Константин Сапрыкин, двадцатого года рождения, трижды судим, пять месяцев назад за паразитический образ жизни и отсутствие определенных занятий выслан из Москвы за сто первый километр, но, по имеющимся у меня данным, он регулярно обитает в городе…
– Кондрат Филимонович, а почему у него такое прозвище?
Майор Мурашко пожал щуплыми плечиками:
– Трудно сказать. Может быть, потому, что у него голова такая – прямоугольная. Длинная, бруском… – Он перелистал толстый альбом, потом на несколько страниц вернулся назад. – Вот он, полюбуйтесь на красавца…
