Субъект не может открыть, что всё есть одно, потому что он тоже входит в это все, которое одно. Субъект мог бы остаться в стороне от бытия как единства, если бы сам он принадлежал к небытию, но если бы он принадлежал к небытию, его бы попросту не было.
Вообразим мудреца-философа в момент наивысшего прозрения, когда казавшееся разным вдруг вступает в реакцию сплавления друг с другом, когда во всех многообразных явлениях проступает нечто, делающее их одним целым (а делающее их разным, соответственно, отступает), когда «заявляет о себе» «нечто», находящее себя буквально во всем и тем самым единящее всё в одно. Не захватят ли все эти процессы и нашего философа?
Я не могу наблюдать метаморфозы тотального порядка, тем более такие, когда отменяется всякое обособленное существование, ведь я – тоже одно из таких существований. Я не могу обнаружить или застать бытие в качестве единого, поскольку то, благодаря чему все остальное оказалось одним, явно не будет делать исключения для меня. Ведь если, ничтожа разность разного, оно не затронет моей разности от всего остального, это будет означать, что его единящий потенциал имеет слабину. Хотя по большому счету то, что стало объединяющим фактором всего для двух элементов, имеет потенциал соединить в одно буквально все.
Прошу прощения, если кто-то видит в моих словах банальность, но я продолжу свой дискурс, поскольку философские авторитеты либо обходят эти очевидности стороной, либо опутывают их такими хитросплетениями, что они теряются из виду в этом массиве мыслительно-словесного самовыражения. А если и не теряются, то дают о себе знать лишь отзвуками, отголосками, которые опять же толкуются затем двояко, трояко и т. д.
Но вернемся к тому, что если бы у бытия как единого целого был свидетель, то он подтверждал бы скорее не единство и целостность бытия, а его рассогласованность и фрагментацию. Ведь единое бытие и его наблюдатель – это уже разделение, причем базового свойства: на субъект и объект. И что, как не вышеупомянутое единое бытие, дробится в этом разделении? Выходит, место объекта занимает единое бытие, от которого уже отколот кусочек, то есть не такое уж единое.
В свою очередь, наблюдатель как порождение разделенности явно не имеет своим назначением наблюдение за тем, что ей иноприродно. Сам будучи фрагментом, он наблюдает родственное ему – такие же фрагменты. Свидетель есть свидетель частей. Или, говоря наукообразнее, объектов и феноменов.
Даже будь такой объект или феномен, как «единое бытие», возможен, что он мог бы дать для наблюдения? Уместно вспомнить, что мы наблюдаем главным образом специфику наблюдаемого – его отличия и особенности. Отличия и особенности от чего-то еще. Однако единому бытию отличаться не от чего. Оно не обладает специфическими – выделяющими – признаками. Поэтому не будет преувеличением сказать, что для наблюдения оно не предоставит вообще ничего. Наблюдатель окажется ни с чем – с наблюдением без результатов. Но в таком случае зачем его вообще помещать перед единым бытием? Свидетель не появляется по своему произволу – его вызывает к жизни необходимость. Он на своем месте, когда поставлен напротив чего-то, что отделено от остального. Поставлен, дабы отличить и разграничить. Именно фрагментированное, разъятое бытие является свидетелепорождающим началом.
Еще одно непременное свойство наблюдаемого – его локализованность, заключенность в пределы. Но если единое бытие имеет границы, за которыми неизбежно располагается что-то еще, то почему оно не единится с тем, чем ограничивается? И потом, бытие-в-границах явно не будет всем бытием, ведь будь вокруг него небытие, оно бы им не сдерживалось. Границу бытию кладет другое бытие или еще одно бытие. Но бытие, помимо которого есть еще одно бытие, странно называть единым. Странно называть единым бытие, разделенное с другим бытием, то есть согласное с этим разделением и даже участвующее в нем своим согласием.
