Но, бог с ним, с Васей. Вчера, вернувшись домой, я хлопнул себя по карманам куртки, по карманам брюк – нет телефона. Потерял! Как же горько мне стало! Так горько, словно бы когда телефон у меня был, это было совершенно особое, волшебное, удивительное время моей жизни, а теперь все, оно кончилось. Я так и сел, потерянный, побледневший. Ах, да вот же он – в кармане надетого под курткой пиджака. Ну и ладно; вернемся к проблемам, от которых я отвлекся благодаря мнимой пропаже гаджета.
Мечты сбываются, но лучше – не становится. Между не-обладанием каким-либо благом и обладанием им – разница почти незаметна. Так зачем было проявлять столько рвения? Зачем столь пылко стремиться к скучной, в общем-то, жизни? Блага дают чисто внешние улучшения, а чувство безопасности так связано с чувством тревоги, что им трудно наслаждаться. Но мы страдаем из-за отсутствия какого-то блага, словно его наличие улучшит жизнь в корне, и так жаждем безопасности, будто она и есть счастье. Зачем? Отчего?
Получив желаемое или его добившись, я каждый раз реагирую так, как будто приобретенное не является такой уж большой ценностью, а потерянное – такой уж большой бедой, каковой она должна была быть, если исходить из силы желания.
Если б он только знал заранее – всякий страстно желающий приобрести то или иное благо или избавиться от той или иной беды, – сколь мало в действительности даст ему воплощение его мечты! Он бы, верно, не так мучился от отсутствия у него такой-то ценности (или от наличия такой-то пагубы). Впору подсказать утешение всякому, кто уверен, будто его положение тягостно и невыносимо из-за отсутствия либо, наоборот, наличия чего-либо. Дать совет: не верить этой уверенности на все сто процентов.
Впрочем, советы не помогут, поскольку здесь мы имеем дело не только с самими собой, но и с тем, что на советы не реагирует. Ведь даже зная, что обладание предметом моей мечты вовсе не является тем, что мне крайне необходимо, я продолжаю мечтать как бы помимо своего разума и своей воли.
Если вдруг я получу то, чего мне, как я думаю, не хватает, или избавлюсь от того, что, как я полагаю, мне мешает, если произойдет то, чего я желал целый год или даже два, три года, а то и все пять лет, то уже на следующий день после воплощения мечты на моем лице будет кислое выражение задерганного человека. Словно я не для себя приобретал или избавлялся. Словно я помог что-то приобрести или от чего-то избавиться кому-то другому, причем не получив за это мзды и даже не испытав морального удовлетворения. Я как будто выполнил работу. Словно в меня что-то вселилось, воспользовалось мной, а потом из меня вышло.
«О, ты, говорят, купил новую машину?! Долго копить пришлось, работать без выходных? Где же она? Пойдем покажешь!» – «Во дворе. Но только я, пожалуй, останусь, чайку попью. Сходите без меня». И это – не просто усталость, не просто истощение после проделанного большого пути, пусть и увенчавшегося успехом. Несоразмерность интенсивности желания и вялой реакции на его исполнение наводит на мысль о том, что, желая, я нахожусь под какими-то чарами, веря в нечто как в крайне нужное, хотя, по правде сказать, оно если и нужное, то в весьма скромной степени. Однако дело, конечно, не в черной магии, а в том, что у нас есть весьма специфический помощник.
Итак, почему радость, вызванная исполнением мечты, поразительно асимметрична интенсивности мечтания и томительного предвкушения ее исполнения, причем асимметрия эта такова, что ожидания от воплощения мечты велики, а результаты ничтожны? Потому что в дело вмешивается природа. Именно ей мы обязаны страстностью наших мечтаний и желаний.
