Метафизика опыта. Книга IV. Исцеляющая Вселенная - страница 4

Итак, все ясно: величие кажущегося блага и сила мотива обязательно исключаются из числа критериев правильного действия или действия, которое реализует или стремится реализовать наибольшее реальное благо; причина в том, что все действия обладают этими характеристиками в равной степени или что они относятся к ним просто как к практическим и рациональным действиям de. facto. Ни соображение, что одно видимое благо больше другого, ни факт, что одно желание сильнее другого, никогда не могут сделать действие, которое они диктуют, правильным, равно как и противоположное соображение или противоположный факт не могут сделать его неправильным. Сила мотива или желания, а также величие кажущегося блага, таким образом, совершенно не относятся к качеству известной или воспринимаемой правильности или неправильности действий. Их оправдание никогда не заключается лишь в кажущемся величии блага, на которое они направлены, или в силе мотива, побуждающего к их совершению. Одно действие не является морально лучшим, чем другое, потому что оно направлено на большее очевидное благо, как для самого агента, так и для других. Очевидное величие блага, в общее определение которого должно быть включено большее число людей или разумных существ, для которых оно должно быть обеспечено, не имеет никакого отношения к оправданию действия как правильного. Это обстоятельства, совершенно безразличные для того, чтобы его можно было назвать правильным или неправильным, или действием, которое ведет к наибольшему реальному, в отличие от наибольшего кажущегося, благу, поскольку конечный результат действия всегда ex hypothesi неизвестен, будучи именно тем, для чего ищется критерий, применимый in prraisenti. То, что сознательное действие, заведомо правильное in preesenti, если есть такое знание, приведет к наибольшему реальному благу, – это вопрос не знания, а веры.

Таким образом, мы видим, что этика, в результате анализа самосознательных действий, добавляет более определенное понятие критерия к таким понятиям, как цель, мотив и причина, возникающие при сравнении целей и мотивов, и этих трех понятий достаточно, чтобы сделать практическое и рациональное действие понятным как фактический процесс. Соответственно, его схема конечных понятий такова: не цель, мотив, причина, а цель, мотив, критерий; критерий означает некий единственный вид причины, который мы всегда в состоянии применить в prwsenti, выбранный в качестве стандарта или теста, по которому можно судить о сознательных действиях в отношении их истинной предпочтительности, или, другими словами, как о морально хорошем или плохом, правильном или неправильном. Концепция критерия придает большую точность трем кардинальным понятиям, которые обычно используются, – цели, мотиву и причине, взятым в целом. В обоих случаях контраст между реальным и кажущимся добром проявляется сильнее, если противопоставить различные виды причин; кроме того, в желаниях природа желаемых целей может быть таким образом более четко отделена от эффективности, которой желания обладают как побудительные силы.

Фактически мы находим в критерии средство судить не только о целях и мотивах, но и о причинах, которые могут быть приведены для достижения одних целей и придания веса одним мотивам в пользу других. Можно сказать, что главной целью этики как практической науки должно быть установление некоего единого критерия правильности вместо множества противоречивых причин. А раз так, то из этого следует, что главная проблема, предлагаемая Этике как практической науке, заключается в обнаружении такого единого критерия. Но это, очевидно, можно сделать только в том случае, если нам удастся путем анализа обнажить его реальные основания в сущностной природе волевого и самосознательного действия. Я положил тройное различие цели, мотива и критерия в основу этики в своей «Теории практики» (1870), книга II, гл. I, хотя в то время я имел сравнительно слабое представление о предмете.