С женским полом Игорь «Большое гнездо» вести словесные перестрелки особо не любил и занимался этим единственно в самых крайних случаях, то есть по учёбе. Учителя, да и взрослые в целом, любить его не любили, называя то «оболдуем», то «Незнайкой». Сверстники по большей части относились к его особенностям снисходительно, правда, подавляющее большинство интереса к нему не питало от слова совсем. Сходства с Незнайкой действительно наблюдались – будучи недотёпой, Рыбченко привлекал публику своим, не побоюсь этого слова, «обаянием».
Пятую вершину пентагона образовал скромный мальчик по имени Захар Громов. Это был человек контрастов. Его внешность словно загадывала загадку – лицо своими чертами походило не то на калмыцкое, не то на среднеазиатское с примесью русских фенотипических особенностей. Рост у него имелся средний, около метра семидесяти, тело смотрелось как таковое у начинающего атлета, на голове колосилось небольшое поле тёмных локонов. Сам же он вёл себя скромно до безобразия. Можно даже сказать до замкнутости в и на самом себе. За свои азиатские черты Захар удостоился прозвища «Батый», как выразился сам Семён, «за широкие горизонты в не очень широких глазах». Псевдоним прижился, и вскоре весь круг общения Захара начал называть его именем известного монгольского военачальника. Будучи генералом по фамилии и ханом по прозвищу, Захар Громов проявлялся как личность хоть и контрастирующая, но по сути заурядная. В школе он почти ни с кем не общался, а если и общался, то обрывками общих фраз с какими-то эпилептическими ужимками. Амбиций в учёбе «Батый» не демонстрировал и занимался ей по случаю, если не сказать честнее, по принуждению. Дома «сын монгольского народа» держался как монах в келье, которому бога заменили компьютер и игры в жанре «шутер». С ними он проводил большую часть своего свободного времени и лучшую часть своей жизни…
Но вернёмся к нашим героям. Все уселись на импровизированной лавке с со сборниками баек и фантазий, они же «учебники истории», в руках. Перед ними стояла задача выучить один параграф за одну перемену – бартер, в общем-то, справедливый.
– Да-с, жили раньше люди… На колчаковских фронтах воевали, а может быть даже были ранены. Да, погибали, но за что? За идею. Вот кто-нибудь из вас может погибнуть за идею? – мечтательно проговорил Семён, уперев взгляд в потолок.
– А ты бы смог? – перебил его Витя.
– Куда уж мне, я букашка по сравнению с этими великанами, – ответил зачинщик разговора.
– Фанатиками они были и воевали за то, что заведомо неосуществимо. Утопия, одним словом, – ввернул красное словцо Игорь.
– Слышали ли вы, месье Игорь, что-нибудь про первобытный коммунизм, при котором человечество прожило большую часть своей истории?
– Сказки это всё, разве ты считаешь, что неандертальцы читали Маркса и знали что-то про классы? Они и ходили, наверное, с трудом, – съехидничал Фалафель.
– При коммунизме нет классов, к тому же я не мерил бы остальных по самому себе, особенно тех, кто жил несколько десятков тысяч лет назад, – перешёл на серьёзный тон знаток классовой теории.
– О как, нет классов, то есть и школ у них тоже не будет? – включился в полемику Влад.
– Месье Шариков, получение образования – всего лишь право, никак не обязанность. Вы можете, не дожидаясь коммунизма, уже сейчас никуда не ходить, а лежать сутками на диване, смотреть в потолок и онанировать, отвлекаясь лишь на приём пищи и вывод оной из организма.
