Она прошлась вдоль стеллажей. Потом села у окна и открыла модуль – сама не зная почему, автоматически.
До конца книги осталось всего несколько десятков страниц. Сашка привычно взялась продираться сквозь бессмыслицу буквенных сочленений. Она читала и читала, пока из скрежета в ее мозгу не прорвались вдруг слова: «…о чем поет птица; понял язык журчащей в чаше фонтана воды…»
Сашка вскинула голову.
В читальном зале, кроме нее, никого не было. День за окном клонился к вечеру. Из приоткрытой форточки пахло дымом далекого костра.
Она попробовала перечитать абзац, но ничего не получилось. Она вернулась к началу параграфа; начисто забыв о Платоне с его эйдосами, о реферате на завтра и о том, что читальный зал скоро закроют, она читала «Текстовый модуль 1». Нарастала головная боль: будто сотня алюминиевых половников лупила по чугунным сковородкам за тонкой стеной, а Сашка читала и не могла остановиться, как бочка, покатившаяся с горы.
«…понял, о чем говорят облака на небе… Ему показалось, что и сам он – слово, произнесенное солнечным светом…»
Библиотекарша, явившаяся запирать зал, застала Сашку в прострации над раскрытым учебником.
* * *
Она зашла на почту и купила тетрадок в клеточку, три штуки. На задней обложке была картинка – рябь из точек и закорючек. Если не всматриваться, если глядеть сквозь лист, как сквозь стекло, – из ряби через какое-то время проступала объемная фигура: на одной тетрадке египетская пирамида, на другой лошадь, на третьей елка. Когда-то учитель физики объяснял им, по какому принципу построено действие этих картинок, но Сашка все забыла.
Она брела по улице, зажав тетрадки под мышкой. Она могла бы сказать: то, чему нас учат, на самом деле имеет смысл. Мы не знаем какой. Но это не просто зубрежка, не только издевательство: смысл в этой каше проступает, как объемная картинка из ряби, но это не «лошадь» и тем более не «елка»: скорее всего, эту науку не опишешь одним словом. Или даже двумя словами. Возможно, вообще нет слов, чтобы описать эту науку… или процесс. Ни один из второкурсников, не говоря уже о третьекурсниках, до сих пор не соизволил даже намекнуть, чему нас учат. Может быть, Портнов – или кто-то другой из преподавателей – заткнул им рты? Может быть. А может, они тоже не знают.
Одноглазый третьекурсник Витя рассказывал, что после зимней сессии его группа в полном составе отбудет «на другую базу», где обретаются четверокурсники и дипломники. Самой Сашке третий год обучения, тем более зимняя сессия, представлялись чем-то чудовищно далеким, она даже не испытывала любопытства: где находится «другая база», почему старшие студенты занимаются отдельно…
Темнело рано. Кроны лип на улице Сакко и Ванцетти, недавно густые и непрозрачные, теперь пропускали огни далеких фонарей. Было так тепло, что не хотелось верить ни в желтые листья под ногами, ни в скорую зиму. Сашка постояла, глубоко дыша, глядя на звезды над черепичными крышами города Торпы. У нее было два пути: через здание института и через переулок, узенький, ведущий прямо к общежитию. Подумав, она решила срезать путь.
– …Ну, чего ты выламываешься?
Человек говорил шепотом, иногда срываясь на приглушенный басок.
– Чего ты строишь из себя целку? В пятницу… у Вовки в комнате… это была не ты, да?
– Отстань. – Сашка узнала голос Лизы Павленко.
– Ну, киса…
– Отцепись ты, сволочь!
Сашка задела в темноте пустую бутылку. Покатившись по булыжнику, бутылка звякнула; голоса стихли.
