Сейчас глава сидел за громоздким, широким и скрипучим письменным столом, покрытым местами облупившимся и потрескавшимся темным лаком, в массивном кресле, обитом выцветшим красным бархатом, протершимся в нескольких местах. На столешнице стояло аж три дисковых телефона – белый, черный и красный – и один синий кнопочный. В верхнем ящике лежала рация, в нижнем – старинный наган. Выпущенное в начале двадцатого века оружие содержалось Колодезовым в идеальном состоянии. К нагану подходили стандартные пули от «калаша». Зарядов, правда, было всего семь, но, как говорил дядька: «Мне не на волкодлаков с таким оружием ходить, а человеку много не нужно, если стреляешь метко». На углу притаились письменный прибор и блокнот с самой настоящей гербовой бумагой, на которой глава поселения писал приказы и законы общежития – что-то вроде конституции. Один из основополагающих пунктов – недопущение опасности для гражданского населения – вполне можно было применить к Тиму, если послушать того же Женьку. Колодезов любил красивые вещи, потому место на столе занимала внушительных размеров статуэтка расправляющей крылья птицы: то ли сокола, то ли степного орла – Тим не слишком хорошо разбирался в сгинувших видах.
– А я ведь просил, Тимур, – выдержав продолжительную паузу, проговорил Колодезов. Голос звучал ровно и холодно, можно даже сказать, привычно. Именно такой тон появлялся у дядьки, стоило Тиму попасться на какой-нибудь шалости или оплошности. Обычно разговор завершался фразой: «Сделай так, чтобы я больше этого не видел, не слышал, мне не рассказывали и так далее по списку». И Тим давал слово. Оно вовсе не означало, будто он переставал озорничать, но дядька ни о чем не узнавал, и этого было абсолютно достаточно.
Однако теперь замять конфликт вряд ли удастся, да и не хотел Тим отказываться от идеи вылазки в Москву. Почему? Пожалуй, он сам не мог ответить на этот вопрос. Душно стало в родном поселении, надоело вставать, патрулировать, выполнять нехитрую работу, дежурить, ложиться спать и знать, что и завтра ничего не изменится, скорее всего, так и пройдет вся жизнь, и не случится в ней ничего нового и интересного. Становиться героем или доказывать свою правоту Тим тоже не особенно стремился, хотя с детства довлеющий над ним Колодезов изрядно ему надоел. Наверное, он ощущал себя кем-то сродни этой неопознанной птице, которой в свое время до смерти захотелось вылететь из родительского гнезда.
– Про-сил? – отрывисто произнес Тим. – Не распускать язык и не волновать наше болото? Так я сказал лишь своим. А что сам идти собрался, так это мое дело.
– Ошибаешься, – нахмурил брови Колодезов.
– Вряд ли.
– Я на тебя рассчитывал, – сказал дядька.
Тим покачал головой. Эту фразу он слышал постоянно, начиная с самого раннего детства. На него, наверное, с пеленок рассчитывали. Рассчитывали, что он станет вести себя примерно; рассчитывали, что не станет капризничать, как иные неблагоразумные и невоспитанные дети; рассчитывали, что будет хорошо учиться; рассчитывали, что не будет ввязываться в авантюры и бездумно выполнять приказы (если они, разумеется, исходят не от Колодезова); рассчитывали-рассчитывали-рассчитывали – хватит, надоело!
– Не стоило.
Наверное, Колодезову сильно не нравилось, в какое русло зашел разговор, но он старался не давать эмоциям воли. Тим же от этого лишь сильнее заводился. Как же он устал быть кругом обязанным и не получать ничего взамен, кроме холодности. Наверное, наори на него сейчас дядька, он проникся бы и, возможно, даже признал себя непредусмотрительным обалдуем, которому втемяшилось в голову идти незнамо куда. Однако Колодезов прятался за ледяным спокойствием, а значит, и Тим возводил свою стену.
