Кроме того, она постоянно чем-то болела, правда, молча. Зоя Мироновна смотрела на ковыляющую по лестнице Ревекку и говорила, что «она еще всех нас переживет, таких ни за что в гроб не загонишь». Сама она примерно ровесница Ревекки, для нее это, наверное, тоже шок. Скорее бы уж мог умереть Виктор Палыч, старый алкоголик. Три месяца назад он так напился, что не дошел до дома и проспал всю ночь на газоне. К сожалению, это было летом, он даже не простудился, о чем Зоя потом долго и громко сокрушалась.
А неделю назад я зашел на кухню, так они там сидят вдвоем, как лучшие друзья и обсуждают способы отравить нашу пятую соседку – слепую, хромую, восьмидесятилетнюю старуху, отцу которой, кажется, принадлежал весь этот дом, хотя это вряд ли, и у которой уж точно никого нет, к ней бегают девчонки из собеса, прибили ручку к стенке над ванной, чтобы старушка не ебнулась. Говорили, что она хочет комнату какой-то фирме завещать в обмен на телевизор. А сама она из комнаты почти не выходит, я ее ни разу не видел, даже не знаю, как ее зовут.
Вообще это все, конечно, хреново. Я живу себе спокойно в своей уютной комнатке с пальмой и синим постельным бельем, надо только купить электрический чайник или кофеварку, как вдруг эта квартирная проблема впрыгивает в мою голову, и выясняется, что мне, оказывается, нравилась эта занудная сухонькая еврейка. Которую я даже в очереди в магазине в упор не видел, а мои соседи – потенциальные (а, может, уже и нет!) убийцы. Если я сейчас подумаю, что это они могли что-то с Ревеккой сделать, нет, лучше сразу встать и пойти… в библиотеку. Точно, в Ленинку. Или телек посмотреть?
Татьяна Дмитриевна Брыкина вышла из вагона метро на станции «Ясенево». Она сделала все, что смогла. Взяла отгул, съездила в эту вшивую коммуналку, теперь можно и домой: пообедать, отдохнуть, пока не придет с работы Коля. Лева – не беглый каторжник. Найдут.
Около метро она купила журнал «Деньги» и пошла в свою отремонтированную квартиру в желтой башне, где в холодильнике стоял суп и жаркое, а в гостиной сидела дочь и смотрела видик, вместо того, чтобы делать уроки.
– Так-так. Ничего не ешь, ничего не учишь. Очень зрело.
– Мам?! Я что ты тут делаешь?
– С работы отпросилась.
– Чтобы посмотреть, как я уроки делаю?
Татьяна сжала губы и покачала головой.
– Как с ребенком разговариваю. Ты обедала?
– Я бутерброд съела. И помидор.
– Ясно. А в стакане что?
– Кола. Хочешь?
– Нет. Ты хоть ящик выключи, раз уж со мной разговариваешь. Ну спасибо. Знаешь, я думаю, пора тебя с довольствия снимать.
– Чего?
– Ну, не буду я больше тебе готовить. Коле буду, а тебе нет, раз ты фигуру бережешь.
– У меня хорошая фигура.
– Согласна. Ладно, собирай все это и иди к себе в комнату, мне стол нужен.
Анна знала, что матери не нужен ни стол, ни ее общество, просто Татьяна сама не хотела идти в свою спальню, ее место было только в гостиной, в центре квартиры.
Татьяна сидела на кухне и с удовольствием ела суп. Дверь открылась, и вошла Анна.
– Мам, я налью себе?
– Почему бы и нет? – один ноль в ее пользу.
– Мам, а почему ты с работы ушла? Ты что, себя плохо чувствуешь?
– Спасибо за заботу. Нет, со мной все в порядке. Знаешь, сегодня умерла твоя тетя.
Анна поперхнулась.
– Откуда у меня взялась тетя?
– Тетя Рива, сестра твоего отца. Не прикидывайся, ты должна ее помнить.
– А, эта. Она какая-то очень старая была, да?
