Какой злой рок его преследует?
Зачем он вообще появился на свет?
Легче всего было бы предъявить претензии отцу и маме, но они не виноваты. Зачали сына в любви и желали только лучшего – в том Франсуа не сомневался. Невозможно представить, что кто-то ждет ребенка с мыслью «родись, чтобы стать несчастным». Это неестественно, не заложено в родительский инстинкт ни у людей, ни у животных. Тогда кто повинен в его хронических неудачах и тоске?
Франсуа окинул взглядом толпу перед собой, будто выискивая мудреца, способного доходчиво разъяснить, словом высшей истины удовлетворить ум и сердце. Но нет, у людей спрашивать бесполезно. Не до чужих бед им, со своими бы разобраться. Приходят в церковь, чтобы найти утешение. У кого?
За ответом Франсуа обратил взгляд дальше – к самому алтарю, где возвышалась статуя Христа.
Статуя была сделана мастерски и выглядела как живая. Сын Божий, пробитый гвоздями, терпел муку, о которой догадывался каждый, смотревший на него. Непереносимое страдание читалось на лице, брови вопросительно подняты: за что? почему я?
Те же самые вопросы бередили Франсуа.
Значит, не он один – это первый ответ. Второй: когда тебе плохо, вспомни, что есть люди, которым в сто раз тяжелее.
Теперь ты знаешь, Франсуа. Полегчало?
Едва ли. Кажется, наоборот. Придавило невозможностью изменить. Достичь чего-то значимого: для человечества – всеобщего благоденствия, для себя – удовольствия от жизни. Разве смысл ее в страдании? Не может быть. Человек слишком сложно устроен, чтобы существовать примитивно: в молодости – изнурительный труд, в старости – немощь и жалобы. Для чего даны ему тонкие чувства и пытливый ум? Почему моменты радости так редки, а печали так навязчивы?
Еще одна, чуть ли не богохульная мысль пришла: если даже Сын Божий был обречен на мучения, имеют ли право простые смертные и бессмертные роптать на судьбу? Или другое. Давно известно: кому многое дано, с того спрос больше. Значит ли это, что Франсуа на судьбе написано расплачиваться неудачами за привилегию жить вечно? Но его ли это выбор? И в чем вообще его личная вина?
Будто пьяный ковыляя на неверных ногах, возвращался он домой. Устало плюхнулся на табуретку. Налил мускатного вина, выпил, часто и громко глотая, не ощущая вкуса – как воду. Поставил локти на стол, пальцами заехал в волосы. Начал их драть. Потом грохнул кулаком по столу – еще раз, еще раз и еще. Хотел заплакать, но стало неудобно перед собой. Крестоносцы не плачут. Переносят боль и обиды молча.
Но небезропотно. Франсуа – не послушная овечка, злым роком предназначенная для заклания. Он вампир и человек, выпутается из лабиринта вопросов, разрубит опутывающую несчастьями цепь.
«Не торопись, дай себе время. Выпей еще, чтобы раскрепостить ум, очистить душу от взбаламученного мусора сомнений».
Он налил, опять не смакуя опрокинул в горло. Стукнул кружкой по столешнице, уставился на бутыль мрачным, ненавидящим взглядом, как на заклятого врага. Предъявил ей претензии – за неимением другого ответчика.
Не везет на родине категорически. Франция осточертела. Куда теперь направить стопы?
Бутыль не ответила. Франсуа схватил ее, размахнулся, запустил в стену. Бутылка грохнула напоследок и исчезла, оставив на полу осколки, а на стене следы от бордовых слез.
Ночь он не спал. Наутро решил – настало время поменять географию проживания.
В то время в Европе начинался американский бум. Франсуа продал дом, собрал скромные пожитки и сел в Марселе на первый же фрегат до Нового Света под названием «Сердитый». Название точно соответствовало его настроению.
