Странно – Франсуа не ожесточился сердцем, не возненавидел отца за нелюбовь. Чувствовал, что тот к нему не совсем равнодушен, иначе не стал бы приглашать мастеров военного дела и лучших учителей для общего образования. Франсуа видел – отец сам страдает, и в душе давно его простил. Он бы и полюбил его, да не знал, как это делается.
Глядя на медальон с портретом матери, подумал: именно такой, одновременно святой и земной, он себе ее представлял…
– Последнее, что могу тебе сказать, сын. Если когда-нибудь встретишь девушку, которую полюбишь так, как я люблю твою маму, не раздумывая, подари ей вечность. Только сначала спроси – готова ли она ее с тобой разделить.
– Почему ты говоришь так, будто собрался… умереть?
– Я собрался.
– Это же невозможно!
– Возможно.
– Но мы, вампиры, не умираем по своей воле.
– Умираем. Ну… почти. Слушай внимательно, Франсуа. Не осуждай и не огорчайся. Попробуй понять. Когда ты родился, я потерял самое дорогое. Я обиделся на тебя, но нашел силы жить дальше. Выполнил свой отцовский долг, научил тебя тому, что необходимо. Всему остальному научит жизнь. С сегодняшнего дня считаешься взрослым. Я тебе больше не нужен, а жить бесцельно не могу. Ухожу в могилу по собственному желанию. Я давно готовился: не поддерживал силы свежей кровью, потому скоро войду в полумертвый транс. Похорони меня рядом с женой в каменной гробнице в родовом склепе и никогда не открывай. Это моя последняя воля. Обещаешь?
Решение отца поразило неожиданностью. Показалось предательством, ударом в самое больное. Франсуа онемел. Несправедливо и жестоко, слишком эгоистично с его стороны. Пусть он не любил сына, не проявлял сочувствия, не проводил с ним время. Жили в одном замке, а виделись редко. Одна мысль утешала Франсуа: отец – единственный родной человек, который существовал рядом. Немного, но лучше, чем ничего. Теперь же он хочет лишить его последней опоры – своего присутствия.
Слезы мгновенно набухли и потекли живыми, горячими струями по щекам. Горло перехватило удавкой, не давая словам вырваться на свободу. Да, он мечтал поскорее стать взрослым. Да, стремился освободиться от детских обид. Да, хотел стать самостоятельным, вкусить нового опыта. Но не так внезапно! Без подготовки ума и сердца – страшно…
Он смотрел на отца и молча шевелил губами, пытаясь выдавить из себя хоть один из тысячи вопросов, путавшихся в голове. Прекратил попытки, увидев в глазах Жерара смертельную тоску – в ответ на неспрошенное.
– Обещаю… – еле слышно прохрипел Франсуа.
Жерар надел цепь с портретом себе на шею и отвернулся к луне.
– Дальше пойдешь один. И не печалься, сын. У тебя все наладится. Нескоро, но наладится, знаю точно. Не бойся совершать ошибок. Это нормально. Кто в молодости не ошибался, тот не станет в старости мудрецом.
Слабо махнув рукой, Жерар дал понять, что закончил. Франсуа уходить не спешил. Он вглядывался в четко очерченный луной профиль, бесстрастный как всегда, и будто чего-то ожидал. Что отец пропросит, наконец, прощенья? Откроет тайны, которыми владел, объяснит причины незатухающей печали? Научит верно любить – как сам? Единственный раз обнимет – напоследок?
Не дождался.
Еле сдерживая обиду, выбежал из кабинета.
Больше Франсуа отца живым не видел.
Перед тем как задвинуть плиту гробницы, он еще раз на него взглянул. Жерар выглядел древним стариком, хотя не достиг и пятидесяти: желтая, высохшая кожа, заострившийся нос, провалившиеся глазницы, бесцветные губы. Франсуа на секунду подумал – отец действительно мертв. Потом засомневался. Потом – не все ли равно? Наклонился, поцеловал в лоб, не мраморно холодный, но чуть теплее. Это было их первое и последнее соприкосновение.
