Рино кивнул. Мигель отпустил брата и обошел стол.
– Ты веру «фонарем» назвал. Что ж, мило! Но не фонарь она. И место у нее – не во дворе стоять. Ты спутал глину с гончаром!
– Я все ж не понимаю, о чем толкуешь ты, о чем?
Мигель стоял на своем и ничего не объяснял. Поднял диктофон со стола и удалил записи.
– Брат мой, я люблю тебя. Ты многое повидал. Но не гордись ты, будто мир познал, не мотыльки мы – светлячки. Не мы огонь несем, а огонь несется в нас. Не пред собой светить, не путь свой освещать, как фонари у поезда! Не для себя горим, поверь: чтобы остальным светлее было! Всем тем, кто еще во тьме, всем, кто еще не зрел ни душой, ни телом! Войди, чертенок! – Мигель повернулся в сторону двери.
Я не знал, куда деваться. Зашел, медленно опустив голову. Мне было так стыдно! Не знаю, когда меня заметили, но явно не только что. Я зашел и встал у порога, дальше пройти не посмел.
– Там окно разбилось… – еле выдавил из себя дрожащим голосом.
– И что же ты молчишь, сорванец, пойдем скорей чинить! Наверное, в комнату уже целое озеро налило! Гроза вон как разбушевалась!
Мигель по-доброму взъерошил мне волосы и поспешил наверх. Рино еще какое-то время стоял со стеклянными глазами.
Потом встрепенулся, мотнул головой, как будто прогоняя наваждение, и бросил взгляд на меня:
– Ну, чего ты ждешь? Неси из подвала инструменты, а я принесу пленку. Пока так заладим, а утром привезем стекло.
Монах хлопнул в ладоши и потер руки:
– Эх, малыш, гроза-то как злится, ух! Уж верно кто-то Господа разгневал!
После подмигнул мне, улыбнулся и сказал:
– Но ты не бойся: детей Он любит!
Мой друг разбился насмерть и рассказал, как это было
Эта история произошла совсем недавно с моим близким товарищем. Он попал в аварию и пережил клиническую смерть.
Провел в коме две недели, но выкарабкался. Три дня он был в сознании, а потом умер. Ушел навсегда. Врачи так и не смогли установить причину смерти.
В то время, пока он был в сознании после аварии, я находился рядом. Ильдар чувствовал себя хорошо и рассказывал удивительные вещи. Он помнил все: аварию, как приехала скорая, помнил даже имена медбратьев, которые несли его на носилках. Помнил все детали, вплоть до номера кареты скорой помощи. Такое не запоминаешь даже в обычном состоянии, а ведь он был без сознания! Со слов докторов, Ильдар не мог ничего видеть, так как глаза его всё время были закрыты.
На вопрос «как же тогда он все помнит?» ученые умы разводили руками и говорили – чудо.
Я пришел к Ильдару в палату на следующий день после того, как он очнулся. Счастливчика перевели в травматологию и подселили к другому пострадавшему, какому-то пропойце со сломанной ногой.
Тот лежал у окна и не прекращал материться себе под нос, ругая местный персонал. Время от времени он разбавлял свою ругань звуками, издаваемыми другой частью тела, не стесняясь при этом ни капельки и не прерывая ворчание.
– Как это произошло, Ильдар? – спросил я, пытаясь не обращать внимания на этот кипящий чан. Странно: я спрашиваю о деталях, как будто такое знание может как-то облегчить боль от случившегося. Будто если в голове разложить все по полочкам, то сердце перестанет ныть. Узнав о чрезвычайном происшествии, мы обычно интересуемся подробностями случившегося, но не задаемся вопросом о последствиях.
«Поезд сошел с рельсов» – да как же так? Где именно это произошло, было полотно размыто или ошибся диспетчер?
