На третий день пути все уже носили пышные и легкомысленные, но недолговечные костюмы лесных нимф и сатиров, которые приходилось менять после каждого перехода. Раны Зяблика зажили окончательно, у Верки на лице появился румянец, Цыпфа перестала мучить хроническая зубная боль, а Толгай избавился от фурункулеза. Что ни говори, а климат в этих местах был благодатный.
– Я, наверное, так хорошо себя с тех пор не чувствовал, как первый раз ширнулся, – говорил Зяблик. – Гадом буду, брошу все и останусь тут. Буду на манер этого Рукосуева корешки грызть и голяком бегать. Не жизнь, а малина.
– Вы, братец мой, слова Рукосуева забыли, – напомнил Смыков. – Про здешний люд, который зверям ни в чем не уступает.
– Туфту он заряжал. Нас отвадить хотел. Где это зверье двуногое? Я всякую срань за десять верст чую. Хоть в аду, хоть в раю… Нет, тут, похоже, все чисто. Может, и наведываются аггелы изредка. Накосят бдолаха и сразу назад тикают.
Ватага наудачу плутала среди рощ и лугов Эдема, не удаляясь от границ Нейтральной зоны дальше чем на один-два перехода. Плантации бдолаха должны были находиться где-то поблизости, иначе все предприятие теряло смысл – за пределы земного рая попало бы не волшебное зелье, а ком вонючего гнилья.
За это время ничего из ряда вон выходящего не случилось, и Цыпфу так и не представилось повода использовать свои диктаторские полномочия. Лилечка демонстративно сторонилась его, и несчастный Лева отводил душу только в беседах с Артемом. Обычно тот больше слушал, чем говорил, лишь изредка вставляя веское слово, но иногда на него накатывало…
Благодаря этим редким вспышкам откровения Лева узнал о необыкновенных мирах, похожих на Землю ну разве что только составом атмосферы, и о необыкновенных народах, чья психология отличалась от человеческой еще кардинальней, чем психология дельфинов или орангутангов.
Перед ним открылась даже не бездна, а бездна бездн, наполненных бесчисленными мирами, в каждом из которых зарождались, возносились и обращались в тлен могущественные цивилизации, где племена, несметные, как песок на океанском берегу, шли друг на друга войной, где рядом с кровожадными дикарями жили изнеженные полубоги, где свет добра мешался с заревом злодейства, где не существовало такой истины, какую нельзя было бы оспорить, и таких законов, какие нельзя было преступить…
Однажды как бы сам собой зашел разговор о загадочном существе по имени Кеша, тень которого, говоря возвышенным слогом, незримо витала где-то рядом.
– Создания, обделенные разумом, встречаются на каждом шагу, а вот создания, обделенные телом, – это какой-то феномен, – осторожно, чтобы никого не обидеть, произнес Цыпф. – Даже трудно представить, каковы естественные условия существования таких особей, как он.
– Скорее всего Кеша и сам не знает, какой мир и для каких целей породил его. Я встретился с ним не по своей воле в странном месте, называемом городом Стеклянных Скал, в дебрях проклятой стихиями Времени и Пространства, обреченной на гибель страны. Он напал на меня первым, но не смог одолеть. Я к тому времени уже обладал способностью защитить свое сознание от подобных наскоков. Да и слаб он был тогда, неопытен… Не знаю почему, может, из жалости, может, из любопытства, я позволил Кеше поселиться в уголке моего мозга. С тех пор мы вместе. Сейчас он уже окреп, и между нами случаются нешуточные конфликты. В такие моменты люди воспринимают мое поведение как приступ шизофрении. Хотя это совсем не так… Когда-то человек обрел разум для того, чтобы успешнее удовлетворять потребности тела. Но все со временем меняется. Человеческое тело медленно и верно превращается в инструмент для удовлетворения потребностей разума. Похоже, что цель эволюции именно такова… Вот так и получилось, что у этого инструмента, – Артем похлопал ладонью по своей груди, – нынче два хозяина. Один пользуется им в ситуациях обыденных, а значит, почти постоянно. Другой изредка, но в ситуациях необычных, чему вы были свидетелями во время гибели города Сан-Хуан-де-Артеза.
