Между Тенью и Фарфором - страница 22

– Ну что, видел дверь? -Отвлекся от карт Ангел.

– Видел, только за нее не попасть, – с досадой признался Никита. -А за ней что-то есть!

– Конечно, как же иначе! За любой дверью непременно что-то да есть! – Согласился Пес, подкидывая своему сопернику нахально ухмыляющуюся пиковую даму. Тот невозмутимо приложил ее козырным червонным тузом и отправил в отбой.

– Как мне туда войти?! – Задал мучивший его вопрос мальчишка.

– Луна подскажет, – загадочно ответил Ангел. – Скоро как раз майское полнолуние!

Он отвернулся, и Никита понял, что большего ему не дождаться. Зато золотистый песий глаз глянул лукаво, с прищуром. Посреди этой позолоты торчал неподвижный зрачок формой напоминающей пиковую масть – он выглядел как деталь орнамента, вышитая гладью.

– Что людишки-то? Теряются?

– Ага, – вздохнул Никита. – Никого не находят. Мама перед сном по телевизору про них смотрела.

– Ну-ну! – Черный Пес облизнулся с видимым удовлетворением. – Так им и надо: сами виноваты!

– Почему сами? – Не понял Никита.

Ответа он не дождался, зато вдруг осознал, что на ангельских крыльях значительно прибавилось черных перьев. Это его встревожило: неужели победа за Псом? Почему-то мальчишке не хотелось такого поворота событий.

Василий угадал: за стеной бушевала нешуточная буря. В основном, ее подогревала Михалычева половина («Ну и шальная тётка» – не удержался от ремарки журналист). Сам же Михалыч по большей части блеял что-то невнятное, хотя, судя по его состоянию, кое засвидетельствовал Шумский, говорить членораздельно ему не придется как минимум до утра. Вопли неслись один за другим, гвоздиками вонзаясь в мозг, ей богу, он уже похож наспину дикобраза! Пользуясь тем, что Михалыч не может толком ответить, супруга разошлась по полной программе: костерила его, на чем свет стоит да еще зачем-то приплела не только нелестную биографию всех Михалычевых родственников, но и их собственного ребенка, который, как понял Шумский, умер в раннем детстве. Кажется, жена винила в этом своего непутевого алкоголика, мол, не доглядел, вот малютка и утоп. Тут женщина захлебнулась слезами и просто завыла. А Михалычу совсем нечем было крыть…

– Надо же, они, оказывается, сынишку потеряли, – произнес расстроившийся Василий, блуждая глазами по полке с книгами, нависавшей над телевизором.

Настроение поменялось: стало нестерпимо жаль соседей – до острой, режущей боли. Может, они просто не смогли пережить эту утрату вместе, как полагается, каждый варился в собственном соку. Жена винила Михалыча, видимо, так и не простив. Он от вины не отказывался и потому тащил двойной груз, вместо того, чтобы разделить его напополам. Гибель сынишки стала той трагедией, которая накрепко связала соседа с его супругой, а что замешано на трагедии, обычно ничем хорошим заканчивается…

Позже, как будто сквозь сон, Шумский слышал тихие подвывания Михалыча – хриплые и злые, пронизанные застарелым горем, вгрызшимся в каждую косточку. Уже пересекая грань, за которой начинается путь в царство сновидений, Василий слышал глухие удары кулака в стену:

– Что бы ты пропала (бум), пропала (бум), пропала (бум)…

Михалыч будто припечатывал каждое слово, звучащее как часть заклинания, и ставил при этом жирную точку.

Несколько последних апрельских дней промелькнули, словно один. В запарке Василий не успевал толком даже подумать ни о чем, а уж о соседях и подавно. Город оживился в ожидании майских праздников, а редакционная братия в спешке лепила две газеты практически одновременно. Перерывов быть не должно, а поскольку один из выходных дней выпадал на вторник (день появления в продаже очередного номера), следовало подготовить выпуск заранее, если хочется отдохнуть, а не выползать на работу, когда все нормальные люди празднуют. От дополнительного выходного, понятное дело, никто не собирался отказываться, поэтому Маринка на правах главного кучера гнала лошадей во всю прыть. Она планировала на майские укатить с семейством за город, к своим предкам, и редакцию не желала видеть даже во сне.