В полдень напились из холодного ручья и доели остатки козьего сыра, которого не хватило, чтобы насытиться ни ему, ни ей. Голодный и злой, Волшан обернулся к отставшей на пару шагов Неждане:
– Зря идешь. Там с тобой нянькаться не станут. Разом прихлопнут.
– Тебя, думаешь, не прихлопнут? – огрызнулась она.
– Говорил уже. На мне княжий знак…
– Сильно он тебе помог в Лтаве?
– Мстиславов знак, дура. Мстислав в Киеве сидит, – сердито отрезал Волшан.
Упрямая девка много дней ничего не желала слушать. Прицепилась хуже репья. И амулет на нее не серчал, постукивал по пузу, прикидывался обычным серебряным кругляшом.
– Скоро ночь. Обернемся, поохотимся. Ближе к Киеву уже не получится.
Она обрадованно подпрыгнула, сразу забыв про усталость. Двумя руками выпростала цепь из-за пазухи, и та легла поверх платья железным ожерельем.
– Дура ты, – вздохнул Волшан, осматриваясь в густеющих сумерках.
Заметил впереди прогалину и направился прямо к ней, не оглядываясь на отстающую Неждану.
Темнота упала резко. Волшан успел ступить на поляну, слабо серебрившуюся лунным светом по траве, когда боковым зрением увидел за Явью Навь. Там, в стране смерти, кто-то стоял, поджидая. Он догадывался кто.
Она была бы так же красива, как десять лет назад, если бы не несло от нее мертвечиной за версту да глаза, прежде сиявшие веселыми огоньками, не горели теперь угольно-черной злобой.
Вышагнула за грань Нави, будто и не было этой преграды, и встала перед Волшаном во плоти. Амулет заледенел, предупреждая об опасности, волчье чутье наружу рванулось – не то растерзать мавку, не то для того, чтобы бежать сподручнее было, а Волшан застыл на месте как громом пораженный.
– Здравствуй, любимый, – сладким голосом пропела мавка Ждана. – Не рад?
– Чему радоваться? – выдавил Волшан, едва шевеля языком.
– Ну, как же? Свиделись наконец. После стольких лет.
За спиной вскрикнула Неждана, послышалась возня и звериный рык, но он не оборачивался. Подумал, что убивать свою они не станут.
– С чем пришла? – спросил Волшан, мысленно примериваясь, как бы половчее успеть обернуться да мавку отправить, откуда пришла.
– Ой, какой ты стал! – изобразила она обиду. – Ну, раз хочешь сразу о деле, будь по-твоему. Сними медальку да поверни назад, любимый. Там дед Славко один совсем, помнишь? Тогда мы и его не тронем, и эту твою, – мавка кивком указала Волшану за спину, – в живых оставим. Обещаю. И сам ты тогда уцелеешь, а нет, – голос изменился, теперь она зашипела змеей, – так я тебя давно на этой стороне дожидаюсь.
– Грозишь ты смело, – недобро прищурился Волшан. – А так ли смело поступишь, если все-таки «нет»? С чего вдруг столько чести, да мне одному? И деда Славко вспомнила, и волкодлачкой грозишь, будто она не твоего рода-племени?
– Волша-ан, – кошкой мурлыкнула мавка, – и ты – того же племени, как бы не представлялся особенным. Задурил Славко тебе голову, но ведь я-то поправила, разве нет? С чего тебе за людишек биться? Ты их прежде не жалел, и они тебя не пожалеют – помнишь ли о том?
Она томно повела мертвенно-белыми плечами, и тонкая ткань бесстыжего платья соскользнула к ногам, оставив Ждану совершенно нагой. Залитая мертвящим светом луны, покачивая бедрами, она медленно двинулась вкруг Волшана, не сводя темных глаз с амулета.
– Сними его, брось. Не обнять мне тебя, не приголубить! Неужто не хочешь всё исправить, люб мой? – шептала мавка, и от ее шепота Волшана как молнией пробило желание.
