– Кстати, о процентах, – Дрюня сидел с задумчивым, отстранённым видом, не реагируя никак на Митькины страдания. – Нил, ты бы поговорил с ним…
– И что ему скажу? – я снял футболку, прикинув, что она не то, чтобы совсем чистая, но для начала сойдёт. Стал стирать уже вовсю воняющую пивом грязь с Митькиной ноги. В конце концов, он пострадал за наше общее дело, упав с забора на доску с гвоздём, когда мы перебрасывали этот ящик с территории магазина. – Он же прекрасно знает, что товар того… Откажется принимать, и как мы?
– Можно подумать, что киосков мало открывается, – пожал плечами рассудительный Дрюня. – С кем-нибудь договоримся…
– Киосков много, но Шустрый – один. С ним мы далеко пойдём. Он – финансовый гений.
Рана на ноге, когда я немного оттёр кровь и грязь с Митьки, оказалась не такой страшной, как мне виделось ещё несколько минут назад:
– Зуб даю, он скоро развернётся до международного уровня.
Дрюня хрипло рассмеялся:
– И мы будем на международном уровне тырить и сдавать ему ящики с дешёвым пивом. Не смеши меня.
Митька, обиженный нашим равнодушием к его страданиям, негромко, но красноречиво взвыл. Я обернул его лодыжку своей футболкой, проверил узел, чтобы он не размотался в самый неподходящий момент:
– Угроза жизни миновала.
Повернулся к Дрюне и повторил:
– Зуб даю, он за кордон выйдет. У него уже четыре киоска в нашем районе, и он договаривается с ивановскими, чтобы зайти к ним. Поэтому и платит мало. Ему для развития бизнеса бабло нужно сейчас. Чтобы ивановским отстегнуть.
– Добром это не кончится, – Дрюня наконец-то соизволил повернуться к Митьке и кивнуть ему.
– А ты вообще слышал, что в двухтысячном году наступит конец света? – задумчиво спросил я. – Так что ничего не кончится добром. Вообще. Всем нам скоро будет крышка. Ладно, тараньте этот ящик Шустрому и не гундите.
– А ты? – Митька поднял на меня своё доверчивое конопатое лицо.
– У меня музыкалка.
– Зачем ты вообще туда таскаешься? – Дрюня выходил из себя, как только я упоминал свои эстетские занятия, по его мнению, подрывающие мой имидж. – На фига тебе это надо? Тебя все равно вот-вот попрут оттуда, пианист хренов…
Я внимательно посмотрел на него:
– Так хочет моя мама, Дрюня. А я очень люблю свою маму.
***
… Смотрел на фото, и знал, что у Митьки под штаниной скрывается свежий шрам. Несмотря на то что это конопатое лицо, открытое объективу, светилось счастьем и довольством жизнью, чувствовал, что его рана всё ещё ноет.
Никита обхватил голову руками. Потому что не знал никакого Митьку. И никогда не тырил ящики с пивом. И в то же время знал и тырил. И очень беспокоился за Аллу, которая по ночам, скрываясь от пьяного отчима, сходящего с ума в белой горячке, танцевала с обручем под тусклым светом фонаря.
Вчера поздно вечером он видел, как Алла тренируется во дворе. Значит, дядя Коля опять ушёл в запой, а она ушла из дома. Всегда готовится к районным соревнованиям во дворе, чтобы не терять «запойного» времени. И поздно вечером, потому что стесняется.
Она сказала однажды: «Ты мой рыцарь, Нил», и улыбнулась чуть заметно – только дрогнул краешек рта, там, где на верхней губе прорезалась трещинка. Он пялился на её губы как зачарованный, не мог оторвать глаз от этой тонкой чёрточки. Прядь русых волос метнулась по половине лица, когда Алла качнула головой, скрыла эту трещинку. Он пришёл в себя.
– Просто твой сосед, – сказал ей. – И твой друг.
