Миазмы. Трактат о сопротивлении материалов - страница 38

Девочки сели, прислушались к ее дыханию. Ужас подкрадывался неторопливо, шажок за шажочком, и в конце концов объял каждую без остатка. Любая, думала каждая, погрузившись в собственную бездну, любая могла стать следующей жертвой. Клара дышала быстрее, чем гостьи, и ее глаза время от времени подергивались под веками, блуждая во тьме.

– Она нас слышит? – спросила одна из девочек.

– Не знаю, – вздохнула госпожа Гундиш позади них, а госпожа Пасса подошла и положила женщине руки на плечи.

– Клара, – сказала Лили. – Клара, мы здесь.

Внезапно она ощутила тяжесть в груди, комок в горле, и слеза затрепетала на ресницах.

– Вернись, мы же тебя ждем, – продолжила Лили, но в животе проснулась сосущая пустота, когда она поняла, что сказала все эти слова, внезапно показавшиеся чужими, не потому что тоскует по Кларе, а потому что боялась – боялась, что Клара никогда не вернется, и Ариетта останется там же, но, что самое ужасное, она и сама с ними встретится там, где бы ни находилось это загадочное «там».

Лили заметила на прикроватной тумбочке записку, перечень, написанный четким почерком Аламбика. Вспомнила про снадобье и склонила голову, принюхиваясь. Тайком прочитала список и узнала лекарственные средства, которые придавали Кларе такой странный, нечеловеческий вид: колпак с кожаными мешочками и рубин на лбу, из-за которых она выглядела принесенной в жертву нездешним святым.

– Ой-ой! – воскликнула Лили, указывая на Клару.

Девочки вздрогнули. Обе женщины приблизились. Над бедрами спящей на одеяле проступило красное пятно. Госпожа Гундиш, поддавшись животному инстинкту, оттолкнула девочек и отдернула одеяло. Простыня была мокрая, красная; где-то между бедер Клары текли струйки крови. Женщина закричала, требуя воды, тряпок, быстрее, ну быстрее! Она в ужасе задрала ночную сорочку, и девочки отчетливо увидели, откуда льется. Госпожа Пасса вытолкнула их в переднюю, а оттуда на улицу, но каждая уже почувствовала, как жесткий коготь ковыряется в чреве, стремясь прорвать преграду, пустить кровь.

Той ночью Альрауну сковал холод. Оконные стекла запотели, время от времени кто-нибудь протирал их ладонью, и опять проступали звезды. Лили не знала о таком способе, не протягивала руки к окну, смотрела на небо сквозь мутное стекло; голая, с холодными ступнями, с затвердевшими сосками. Юница внимательно прислушивалась, не раздастся ли в коридоре, за запертой дверью, какой-нибудь звук. Томас Бунте спал. Лили знала, что никто и ничто ее не потревожит. Она окинула взглядом холодную темную комнату и вновь напрягла слух. Дом погрузился в сон, округ Прими спал во чреве Альрауны, миры пребывали внутри миров, вся вселенная погрузилась в дрему, Альрауна исчезла, и в этой пустоте юница увидела на миг – миг длиною в жизнь – обгорелого (другого, не Игнаца), который открыл дверь, и еще один обгорелый переступил порог, вошел в дом, полный обгорелых, и в одной из комнат, как знала Лили, ждал и ее обгорелый.

Город вернулся: восстал из небытия кирпич за кирпичом, и даже холод как будто ослабел. Лили слушала, как скрипят деревянные части дома, в котором каждая балка ощутила жар ее тела, и комната вокруг нее расширялась. Юница устроилась в постели поудобнее, укрылась с головой одеялом. Зажмурилась – тьма снаружи стала тьмой внутри – и заснула. Кто знает, что еще могло случиться той ночью, холоднее прочих ночей, в других домах Альрауны? Кто знает, сколько еще юниц проснулись во тьме, ощутив что-то под одеялом? Сколько невинных горожанок отбросили одеяла и узрели там крысолюдов? Мы не знаем, но знаем, что Лили не вскрикнула и даже не заметалась, а в безмолвном ужасе уставилась на крысолюда, который смотрел на нее большими, черными, идеально круглыми глазами.