В детстве Уитби был участником многих детских игр малолетнего Кормака. Он был лет на десять старше рыцаря, поэтому Кормак какое-то время воспринимал Уитби как своего наставника, но Кормак рос и развивался, а Уитби как бы замер на одном месте, решив, что развился, воспитался и образовался достаточно для своего места и на том с него довольно: он сумеет неплохо прожить и без дальнейшей работы над собой. Надо заметить, что его расчет во многом оправдался.
Уходя в походы, повзрослевший Кормак всегда оставлял замок, земли, сокровища, ведение сбором налогов и вершение правосудия на попечение Уитби, поскольку знал, что положиться на его слово можно, как на свое собственное. Замок стоял. Налоги собирались в срок. Деревни росли, а вместе с ними росло и число виселиц, но мало кто мог обвинить Уитби в несправедливости, ибо как ни мала порой бывала просрочка, за которую он отправлял должника плясать на веревке, как ни крохотна бывала недоимка, за которую он заковывал неплательщика в железа, как ни затягивалась его усердием реализация права первой ночи (порой на месяцы), но повод за его действиями всегда водился. Никто не мог обвинить Уитби в произволе и самодурстве. Он никогда не выходил за пределы законов там, где имелись законы, и не противоречил духу традиции в тех областях, где законов пока не существовало.
В тот предрассветный час, когда сэр Кормак послал нарочного отыскать поверенного в делах, Уитби был уже на ногах, поднятый с кровати тем же чрезвычайно шумным событием, что и вся деревня. Уитби ошивался в толпе, собравшейся на месте, где вечером стояла колокольня. Крестьяне таскали разбитые камни на хозяйственные нужды. Уитби в компании священника призывали ярость сэра Кормака и гнев божий на головы пронырливых крестьян, но их праведные голоса тонули в шуме муравьиной работы, кипевшей на руинах. Уитби не сильно преуспел в тумане и пыли в поимке злоумышленников, ведь стоило схватить кого-то за воротник или рукав, как тот тут же вырывался, оставляя за собой в лучшем случае клочок одежды, а едва Уитби придумал огревать нечестивцев посохом по голове, как ему самому приехало поленом по шапке, и не будь шапка из толстой лисьей шкуры, упасть бы Уитби замертво. К счастью, шапка была на совесть, поэтому поверенный только сверкнул искрами из обоих глаз. Собрав после фейерверка свое раздвоенное зрение обратно в точку, именуемую на языке геометрии фокусом, Уитби почел за лучшее бездейственное наблюдение. За этим занятием его и настиг конюший служка, посланный на поиски.
Уитби несказанно обрадовался подмоге, присланной из замка. Его память переполнилась именами крестьян, замеченных с рогожами, полными камней, и если он сию минуту не выплеснет ее содержимое на кого-нибудь или на бумагу, которой у него с собой не было, то все имена, хранившиеся под охраной лисьей шапки, перемешаются, и святых угодников, жития которых Уитби читал на сон грядущий до глубокой ночи, нельзя будет отличить от имен сиволапых вороватых бестий.
Конюший служка по прозванию Рябая Харя (в миру же Лесли), не очень ему помог в перечете воров. Лесли честно выслушал все имена, которые Уитби, грозя хлесткими карами, потребовал от него запомнить для передачи сэру Кормаку, но Уитби не знал, что Лесли только недавно поступил в распоряжение конюхов, и в эти дни от него требовалось запомнить по кличкам, мастям и приметам ни много ни мало три дюжины господских лошадей, а поскольку негативное подкрепление памяти вожжами, розгами и другими способами конюшенного обихода (как вскоре докажут передовые педагогические исследования того времени) по эффективности не превосходит плацебо, то при передаче имена крестьян и угодников в крайне невыгодной для грядущего правосудия пропорции смешались со всевозможными Ржаногривами, Белоножками и Черноспинками.
