В защиту жителей Хоули стоит сказать, что если сравнить их грязь с грязью любого другого крупного города тех же климатических условий, то ни носу, ни глазам не будет заметно никакой разницы, однако о том, проводились ли соревнования на звание самой грязной грязи между городами, нам неизвестно. Если бы проводилась такая ежегодная ярмарка, как проводилась она для других товаров, то шансы Хоули на победу были бы не хуже и не лучше, чем у других городов.
Хоули считался портом. Не таким большим, как Дувр или любой другой из Союза пяти портов, каждый из которых содержал в боевой готовности несколько дюжин кораблей королевского флота, но настоящим портом. В те времена такого звания удостаивались не только приморские города, в которых была гавань и причалы, но и города во внутренних территориях. Объединяла порты не готовность принимать суда, а разрешение вести торговлю. За пределами портов совершать сделки больше определенной суммы было запрещено.
На рыночной площади, куда поехал Мельхиор, чтобы с выгодой избавиться от лошади, было чуть лучше. Как храм был убежищем для преступника, рыночная площадь давала неприкосновенность свободной торговле, и поэтому была главным местом города. Умные же люди сподобились прокопать вокруг площади водоотвод, защищавший торговцев и их ликвидность от заболачивания. Грязи оставалось достаточно, чтобы утопить человека, погрузив его лицо в воду, но таких озер, как на других площадях, где можно было ненароком утопнуть без посторонней помощи, на рынке не наблюдалось.
Перейдя водоотвод по скользкому мосткам, Мельхиор добрался до лошадного ряда, где в ожидании смерти или покупателя (скорее всего мясника) стояли полудохлые клячи. Торговля шла вяло. Таможенник не солгал: лошадей, вне зависимости от племенной ценности, было запрещено вывозить из страны ради сохранения секрета породы. Для распашки полей жители впрягали в плуги волов и быков, поэтому даже совместный оборот по тягловым и верховым породам держал экономическую активность всего на дюйм-другой выше грязи, в которую всякий день рисковал опуститься лошадиный рынок. Легко сбыв доброго конька сэра Кормака торговцу, на перепродаже которого тот поднимет недельную выручку, Мельхиор спрятал серебро в карман, к тем монетам на дорожные расходы, которыми снабдил его перед отъездом сэр Кормак.
Пробираясь прочь с рыночной площади в сторону постоялого двора, на который ему указал торговец, где-то неподалеку от входа в мясной ряд, Мельхиор мельком заметил чье-то лицо, показавшееся ему знакомым. Человек тот был закутан с головой, а по вскользь замеченной прорези глаз узнать его наверняка было невозможно. Чтобы точно установить незнакомца, Мельхиор использовал заклинание истинного видения. Произнеся заклинание, он удивился запутанным тропинкам судьбы, которой оказалось угодно вновь восстановить их знакомство в дремучем лесу встреч и расставаний, и поспешил за покупателем, который, ловко и привычно путая следы, скрылся в переулках. Хлюпая сапогами по грязище, Мельхиор шел следом, рассчитывая настигнуть знакомого через пару поворотов, однако тот настиг его раньше. Завернутая в дубленую кожу фигура из укрытия бросилась с ножом на Мельхиора. Волшебник, хоть и не ожидал от знакомого такого холодного приема, еще не потерял мгновенных реакций самосохранения и отразил немотивированное покушение на свою особу мягким заклинанием оглушения. Напавший получил заклинание в живот, отлетел на ярд и погрузился боками в вонючую жижу. Мельхиор подобрал оброненный кинжал, оттер пальцем грязь с венчавшего рукоять королевского рубина. Этот камень величиной с яйцо куропатки в огранке, которую лет шестьсот никто не может повторить… У кого-то он видел такой раньше…
