В воздухе запахло гарью. Я растерянно огляделся по сторонам, но не заметил ничего горящего.
– Стены поджигают, – выдохнул Аркадий, – сволочи. Он сделал шаг в сторону, поднял крест и покрутился на месте, изображая радар.
– Не пойму, – простонал он, – они везде.
Я попытался обратиться к кресту, я попросил его сообщить, где враги, но крест проигнорировал мои попытки.
Поверх частокола появились первые языки пламени. Мокрое заснеженное дерево горело так, как будто его долго сушили, а потом положили в печку с трубой и поддувалом. Явное колдовство.
Уже горела вся стена, и в амбразуры ничего не было видно. Частокол излучал такой жар, что поневоле пришлось отступить.
Бойцы молились. Кто-то стоял на коленях, кто-то предпочитал совершать последнюю прижизненную беседу с Всевышним стоя, подняв лицо к небу. Со стороны внутренних построек доносился женский плач, к которому примешивался детский. Врагу не сдается наш крейсер «Варяг»… блин!
Ворота рухнули. Еще несколько минут, и рухнет стена, и тогда мы будем как на ладони перед невидимым врагом. Аркадий засуетился, он начал кричать на солдат, и они один за другим отвлекались от прощания с жизнью и начинали отступать к домам и амбарам. Пушкарь плюнул в костер и потащил мортиру куда-то назад.
– Надо отходить к домам, – сказал Аркадий, обращаясь к Усману, – сейчас рухнет стена.
– Зачем отходить? – спросил Усман. – Чтобы изжариться внутри?
– Они не смогут сжечь все! – воскликнул Аркадий. – То есть если их и вправду двадцать, то смогут… Но выхода все равно нет! Не сдаваться же!
– Сергей, – обратился ко мне Усман, – каков радиус действия у твоего амулета?
– Дело не в расстоянии. Он прикрывает нас троих, это как минимум…
– Понятно, – сказал Усман, – пошли.
Он разбежался и прыгнул в огонь. Я последовал за ним.
Помчался сквозь пламя, которое оказалось не таким уж страшным и совсем меня не обожгло, и вылетел на заснеженную поляну. В двух шагах валялся труп монаха с дырой во лбу, рядом стоял Усман, настороженно водивший стволом из стороны в сторону.
– Где они? – воскликнул он. – Ты их чувствуешь?
Я никого не чувствовал. Попытался обратиться к кресту, но он не ответил.
– Не… – начал я и рухнул на спину.
Потому что в мою грудь ударила пуля.
Хорошо, что сейчас не лето. Будь сейчас лето, я надел бы бронежилет поверх остальной одежды, и неизвестный стрелок, то есть стрелец, стал бы целиться в голову, а не в грудь. Хотя кто его знает, может, он и целился в голову. Трудно метко стрелять из гладкоствольного ружья.
Над ухом гулко гавкнул подствольник, и через две секунды лесную глушь огласил взрыв осколочной гранаты. Я поднял голову. Два-три неясных силуэта промелькнули между деревьями метрах в ста впереди, я полоснул короткой очередью, и в воздух полетели хлопья снега и куски обломанных веток. А потом из леса донесся нестройный залп.
Над моим ухом просвистела пуля – именно просвистела, а не вжикнула. Оказывается, пули, выпущенные из пищалей, не вжикают, а мелодично свистят. Я рухнул на землю, так и не успев встать.
Повернул голову и увидел Усмана. Головы у него, можно сказать, не было. Крупнокалиберная пуля, попав в лицо, мало что оставляет от черепа – даже при низкой начальной скорости. Я громко выругался.
По-хорошему, сейчас надо отходить под защиту горящей стены, пока не последовал второй залп, хотя… Сколько времени нужно, чтобы перезарядить пищаль? Я рванулся вперед со всех ног.
