Неплохо бы нам было одеться как стрельцы или купеческие приказчики, да у Аркадия не нашлось одежды, которая подошла бы мне по размеру. Я всегда считал, что мой рост совсем немного выше среднего, но в этом мире я выгляжу настоящим великаном. Об акселерации здесь и не слыхивали.
Самое противное в моем нынешнем положении то, что Устин, похоже, мылся не чаще раза в месяц. Вся его одежда провоняла крепким крестьянским потом. Кстати, оказывается, лошадиный пот пахнет почти так же, как и человеческий, и стоит на мгновение прикрыть глаза, сразу же в голову приходит непрошеная мысль: «Где-то здесь прячется бомж».
За час до полудня мы очутились в Михайловке. На первый взгляд в деревне все было нормально, но чем ближе мы подъезжали к деревне, тем мрачнее становился Аркадий. К Михайловке вела торная дорога, с которой мы загодя съехали, стараясь как можно ближе подобраться к домам, не покидая прикрытия леса. Возле деревни Аркадий вытащил из-под дубленки золотой крест и закрутился на месте, как будто он вместе с конем был радаром, а крест – антенной.
– Не понимаю, – пробормотал Аркадий, – то ли там нет ни одной живой души, то ли в домах укрылись монахи, прикрытые святой занавесью.
– Святая занавесь – это заклинание такое? – догадался я. Аркадий рассеянно кивнул.
– Сколько у нас патронов? – спросил он. Как будто сам не знает.
– Сто двадцать к автомату и пятьдесят восемь к пистолету, – ответил я.
Аркадий наклонился и вытащил автомат из-под рогожи.
– Стой! – крикнул я. – Лучше стреляй из пистолета.
– Но к нему меньше патронов, – возразил Аркадий.
– Патроны к автомату расходуются быстрее. Давай, доставай пистолет. Отсоединяешь кобуру-приклад, снимаешь пистолет с предохранителя – он слева, под твоим большим пальцем, – взводишь курок, поднимаешь вверх и стреляешь.
– Лучше ты, – сказал Аркадий, – а я сосредоточусь на кресте.
Он попытался передать мне свой пистолет, но я остановил его гневным возгласом:
– Стой!
Аркадий непонимающе замер.
Я выдохнул, вдохнул и медленно произнес:
– Никогда не передавай пистолет другому, не поставив на предохранитель. И не направляй его на меня! Вот так. Давай сосредоточивайся на своем кресте.
Аркадий прошептал краткую молитву. Я выстрелил. Аркадий пошептал губами и облегченно выдохнул:
– И вправду никого. Никакого чувственного всплеска, даже скотины не ощущается. Не нравится мне все это…
Минут через десять мы были в деревне, а потом я увидел… Нет, я не кисейная барышня, в Чечне повидал всякого, приходилось и самому устраивать пленным момент истины и прокладывать автоматной очередью дорогу в толпе женщин и детей, пытающихся спрятать от погони преследуемого боевика. Но такого не было даже там.
Обитатели Михайловки лежали около Тимофеевой палаты, аккуратно разложенные в три ряда. Голова каждого была аккуратно отделена от тела. Здесь были все, начиная от самого Тимофея и заканчивая грудными младенцами.
– Никого не пощадили, – пробормотал Аркадий, снял шапку и рассеянно перекрестился.
– Но за что? – сипло выдохнул я.
– На всякий случай. Для воспитания. И еще как месть за своих.
– Которых я в лесу положил? А зачем детей? Какое они имеют отношение ко всему, что случилось?
– Ты пережидал метель в доме Тимофея. Они помогали тебе. Ты преступник. Они виноваты. Или в твоем мире не так?
– В моем мире закон не имеет обратной силы. Когда они помогали мне, я еще не был преступником. И вообще… Дети-то чем виноваты?
