Милинери - страница 25

На набережной стоял небольшой складной мольберт. Рядом, на парапете, лежал уже виденный Соней чемоданчик, в котором оказались краски, кисточки, и измазанная красками палитра, а к мольберту был прикреплен незаконченный рисунок: вид на море, парусник, причал. Богдан взялся за кисти.

– Так ты художник? –удивилась Софья. – Ты мне об этом не сказал.

– А ты не спрашивала. Садись-ка на парапет, будешь моей моделью. На твой портрет покупатели точно найдутся.

Соня послушно уселась, подставив лицо осеннему солнышку и свежему бризу. Она думала о том, что Богдан прав, она рассказывала ему о своих злоключениях, но не удосужилась поинтересоваться его историей. Обсуждались только ее проблемы. Или он сам переводил разговор на то, что ее волновало, предупреждая расспросы? Она совсем мало знает об этом мужчине, дважды за последние дни спасавшем ее. Соня смотрела на его вдохновенное лицо, обрамленное длинными волосами, на кисточку в ловких пальцах и думала о том, что ей интересно с этим человеком, хочется узнать, понять его.

На смену долгой, теплой осени неизбежно пришла промозглая, ветреная зима. Вот когда Софья пожалела о теплых вещах, брошенных в вагоне под Ростовом! Ей пришлось распрощаться с любимыми серьгами, чтобы купить зимнюю одежду. Покупали вместе с Богданом в одном из многочисленных магазинчиков недалеко от гостиницы, поэтому Соня теперь, выходя на улицу, почти ничем не отличалась от обычной турчанки. Помимо тепла этот наряд имел то преимущество, что в нем она не привлекала внимания и чувствовала себя более защищенной. К тому же, в этом был элемент игры, новый образ забавлял ее, она чувствовала себя словно на маскараде.

Рано утром они с Богданом спешили по сбегающей вниз к морю узкой улочке к набережной Эминеню. Там ее спутник раскладывал на парапете или на лавочке свои картины, расставлял мольберт и ждал заказчиков, покупателей, а Софья, купив по пути у уличного торговца горячий симит – бублик с кунжутом, и плотнее, по самые глаза, завернувшись в теплый платок, спешила дальше к Галатскому мосту. С надеждой вглядывалась она в корабли, входящие в акваторию внешнего порта, высматривая знакомый Андреевский флаг. Но суда, чаще всего, оказывались военными, немногие пассажирские приходили из других портов, из Ялты транспортников не было.

А вечерами или в штормовую погоду, когда корабли, опасаясь сильного течения, не заходили в Босфор, Соня помогала Богдану растирать краски, грунтовать холсты. Ей нравилось наблюдать за тем, как он рисует, как на холсте возникает и оживает знакомый пейзаж, приобретая какой-то новый, несколько таинственный смысл. Но сам автор относился к своим творениям слегка пренебрежительно.

– Разве это живопись? – говорил он в ответ на Сонину похвалу. – Так, сувениры для невзыскательной публики. Но придет время и для настоящих картин.

Софью манили к себе холст, кисти, ей хотелось попробовать свои силы. Господин Зорин, учитель рисования в институте благородных девиц, хвалил ее способности, говорил, что у Осинцевой есть чувство гармонии, видение перспективы, плавность линий. У нее получались неплохие акварели, но вот с масляными красками работать не приходилось. Со стороны казалось, что в этом нет ничего сложного. Она попробовала – получилась грубая мазня. Богдана развеселила Сонина попытка, да так, что у девушки слезы навернулись. Заметив это, он прекратил насмешки и взялся объяснять азы работы с красками. Софью увлекли эти уроки. Она с восхищением наблюдала, как нарисованный ею цветок оживает под его кистью. Несколько уверенных мазков – и рисунок становится объемным, появляется восковая прозрачность лепестков, дрожащая капелька росы, в которой отражается целый мир. Волшебство! Софья оказалась способной ученицей, и пришел день, когда Богдан вполне искренне похвалил ее работу.