– Одна спи тогда, я на кухню пойду, может, хоть высплюсь! – Лёня распахнул дверь в спальню, чтобы взять подушку, на тахте в кухне подушек нет.
– Да ты и так выспишься под наркозом самогонным!
– Конечно под наркозом, ты же от своего наркоза никак не отойдёшь, что ж мне делать!?
– Ну, конечно, жена-сука виновата в том, что вы все пьёте!
– Кто все-то? У тебя ещё мужья есть? И много?
– Да не знаю, куда деть, с кем поделиться?! Может, с Олечкой?
Он позеленел от злости, трезвея:
– Ох, и… Стерва! Стерва ты!
– Ты проверь, проверь, может у неё, доброй Оли, всё же твой? Это же не я – стерва!
– Иди к чёрту, пусть тебя тут комары съедят! – выходя, он хлопнул дверью так, что кажется, качнулась тонкая стена.
Но мне опять мало:
– Иди-иди, от твоего амбре все комары сдохнут! – я кричу ему через стену.
– Вот и отлично! – слышу я его удаляющийся крик.
Но через минуту он вдруг вернулся, и взялся за корзинку со спящим Митей.
– Пацана не оставлю тебе, дуре, от твоего молока с ним нехорошее что-нибудь сделается.
– Спятил, дурак пьяный?! Оставь ребёнка! – я даже рот раскрыла от удивления.
– Когда мать дура, дитю один вред!
Я кинулась вырвать корзинку из Лёниных рук, он только отворачивается, отстраняя меня.
– Взбесился, оставь Митю! – удивительно, что Мите самому наш бедлам нипочём, он безмятежно спит, даже не шелохнулся.
– Мой сын, – весомо сказал Лёня, – с отцом спать будет лучше, от моего перегара его комары кусать не станут хотя бы! А от твоего кислого настроения у него изжога будет!
– Есть захочет ночью, что делать будешь?
– Песни петь буду, а утром смеси ему куплю. А тебе, дуре злой, не дам больше, сиди тут одна и злись! – он опять хватанул дверью, так что качнулась хилая стенка.
– Нечего дверями стучать, силы девать некуда, жеребец чёртов! – прокричала я.
– Конечно, некуда, мой табун с кобылами вона, в степь ускакал, щас в Москву приеду, обновлю! – орёт он в ответ уже с крыльца.
Бабушка с дедом весь этот наш концерт сносят терпеливо, и не вмешиваясь за закрытой дверью…
А что ж нам остаётся? Сидим как перед радио, вдвоём и, глядя друг на друга, слушаем, как наш дом едва не разносят в щепки.
– Может пойти… – вполголоса проговорил Алексей, взглянув на меня.
– Не надо, пусть покричат. Не спят, вот и разорались, – почти шёпотом произнесла я, хотя кто нас услышит сейчас…
– А что не спят? Нельзя что ли?
– Некоторые охладели вдруг – досадливо сказала я, сердясь на внучку.
Мой Алексей хмыкнул, качнув головой:
– Бывает… Я бы тоже взбесился. Стервозы вы бабы всё же! – он сверкнул глазами на меня.
– Ну вот вам, здрасьте! – удивилась я, глядя на мужа. – Я при чём?!
– Не могла повлиять на девку? Что она мужу яйца крутит засранка!?
– Пойди, повлияй на неё… да и… тоже понять можно, что пережить-то пришлось.
– Ну и он не семечки в это время лузгал!..
Я посидела на кровати в опустевшей, сразу тихой без Лёни и Мити комнате. Повздыхала, но одной оставаться невозможно. Станица тихая, собак и тех почти нигде не осталось, все ждут, когда ощенится сука в дальнем конце, чтобы взять по щенку на двор. Хорошо, что петухи хотя бы есть. Вон наш радостно «отбой» возвестил…
Я выключила свет и пошла на кухню.
Там темно тоже, но фонарь с улицы освещает хорошо через окно, всё как тогда в 90-м, только тогда у нас не было корзинки с ребёнком…
– Лёня… – я села на край тахты. – Лёнь, ты спишь?
– Пришла всё же… Я пьяный, противный… – он повернулся ко мне.
