Бегун посмотрел на Сабатеева:
– Валерий Иванович?
– …вообще-то я всегда считал, что мы, военные моряки, должны воспринимать как важное правительственное задание любой приказ. Даже если нам поручается отвести крейсер для переплавки на металлолом.
Бегун развел руками:
– Валерий Иванович… Я ведь имел в виду совсем другое… Вы меня не так поняли…
– Хорошо, хорошо, Кирилл Степанович… – Сабатеев, улыбнувшись, дружески похлопал Бегуна по обшлагу рукава. – Другое – значит другое… По существу есть какие-нибудь вопросы?
Ответом было молчание. Наконец Кулигин сказал:
– Да вроде бы все ясно, Валерий Иванович.
– Отлично. Тогда, Кирилл Степанович, будьте добры, проводите меня к машине.
Взяв фуражку, Сабатеев встал. За ним поднялись остальные.
Такой мертвой зыби Седов не видел давно. Волнение началось исподволь, неожиданно, на утренней вахте Глеба. В это время не было даже особого ветра. Впрочем, присутствия ветра он не замечал и сейчас. Ему казалось, стоит какое-то особое, мертвое затишье, лишь огромные волны, зловеще пузырясь и пенясь, неумолимо подтаскивают «Алку» к самому небу, чтобы бросить потом вниз с многометровой высоты.
Каждый раз после такого броска яхта погружалась в воду по самый штирборт. Затем она с трудом выныривала, отплевываясь струями стекавшей с палубы воды, чтобы снова позволить пузырящейся волне безмолвно потащить себя вверх.
Начавшееся утром волнение длилось уже несколько часов. Сейчас за штурвалом в салоне сидела Алла, они же с Глебом, в спасательных жилетах, обвязанные страховочными тросами, встали на всякий случай возле двери, ведущей на палубу. Им приходилось непрерывно следить за морем в дверной иллюминатор – на случай, если вдруг на палубе понадобится их присутствие. Дверь была водонепроницаемой, так что вид на корму открывался лишь в моменты, когда волна начинала тащить на себе «Алку» вверх. Но как только яхта начинала падать вниз, волна, наваливаясь на ют, закрывала иллюминатор полупрозрачной зеленой плотью.
Довгань выглядел абсолютно спокойным и собранным, поэтому Седова несказанно удивили его слова, которые он вдруг прохрипел, когда «Алка», влекомая волной, начала в который уже раз медленно подниматься к небу:
– Слушай, шкотовый, я давно хотел тебе сказать… У нас чужих девочек лапать не принято…
Седов сначала даже не понял, что тот имеет в виду. Посмотрел на него:
– Каких девочек, Глеб? Ты о чем?
– Не понимаешь? – Довгань отплюнулся от попавших ему в рот брызг.
– Нет. Чего-то у меня с юмором во время шторма не очень. Что ты имеешь в виду?
Довгань посмотрел на него улыбаясь. Но в глазах никакой улыбки не было. В них была угроза.
– Я имею в виду Аллу.
Черт, подумал Седов, вот этого он никак не ждал. Это называется «бред ревности». Главное, к этой ревности он не давал ни малейшего повода. Переспросил:
– Аллу?
– Да, Аллу.
– А что Алла?
– А то, что не нужно ее лапать.
С этим надо кончать. И выяснить отношения прямо сейчас. Немедленно, иначе их плавание превратится в ад. Пожав плечами, сказал как можно спокойнее:
– Глеб, ты что? Когда я лапал Аллу?
– Не надо. – Довгань снова отплюнулся от брызг. – Я вчера следил за вами, когда вы крутились на палубе. Ты лапал ее почем зря. За все места.
Вчера… Что же было вчера… Вчера, когда Глеб стоял у штурвала, они вместе с Аллой работали с парусами. Но он и не думал лапать Аллу, как выразился Глеб. Он просто касался ее время от времени, когда они менялись местами. Когда с кем-то вдвоем работаешь с парусами на небольшом пространстве, такие контакты просто неизбежны. При этом он практически даже не думал о том, что рядом была Алла. Он выполнял свою работу, совсем не легкую, во время которой думать, что рядом с тобой находится кто-то еще, некогда.
