Сидим, соображаем, как вдруг вваливается Гена.
– Привет честной компании.
– Здоров, Геннадий, – приветствую его. – Присаживайся, дёрни с нами на прощание.
И двигаю к нему стопку.
Гена выпил, закусил и кивает на пустые бутылки.
– Отвальная?
– Завтра уезжаю, – подтверждаю я.
– А ты?
И Гена как-то странно посмотрел на Федотыча.
Тот спокойно догрыз огурчик и, в свою очередь, уставился на Гену.
– А что?
– Судьбу испытать не желаешь?
Это Гена так, про судьбу. Но Федотыч – тёртый калач.
– Почему бы нет.
Ответил и рукой провёл по лицу. Весь хмель одним движением стёр.
– Только учти, – продолжает Федотыч, – в соседней деревне работают два корефана. Если к утру не вернусь…
– Не маленькие, – осклабился Гена. – Законы знаем.
– Николашка! – Федотыч швырнул на стол пачку червонцев. – Беги к Лариске (наша сельповская продавщица) и возьми у неё все карты. Сколько есть. И ящик водки.
– Водка имеется, – встрял Геннадий.
– И ящик водки, – голос у Федотыча зазвенел сталью. – Отнесёшь всё к ним, в общагу, – спокойно закончил он.
Я взял деньги и – пулей в магазин. Лариски в лавке не оказалось. Пришлось идти к ней домой. У Лариски глаза едва не выскочили, когда я потребовал ящик водки и все карты, что есть в наличии.
– Куда тебе столько?
– Не мне.
– Ах, да, – сообразила Лариска, – у них сегодня расчёт. Но всё равно много. У меня этих карт целая коробка. Всего две колоды продала.
– Давай коробку. Бери деньги, пошли в лавку.
– Ох, неладно, Николашенька, – запричитала Лариска, втискиваясь в телогрейку. – Чует моё сердце, добром у них не кончится. Не ходи ты к ним. Оставайся лучше у меня. Мы не хуже время проведём. И чего ты к ним привязался?
Если бы я знал.
Вру. Знал. Отлично знал, какая нелёгкая тянула меня туда. Зинуля. Последняя надежда была у меня на эту ночь. Перепьются, передерутся…
В общаге было всё готово к игре. Окна занавешены, комната чисто убрана, длинный обеденный стол заставлен бутылками и тарелками. В тарелках – хлеб, мясо, жареная картошка.
Играть сели все, кроме меня с Зинулей. Она как встала у окна, так всю ночь и простояла. Ни слова не проронила. А я был у них вроде лакея. То один, то другой молча протягивал пустой стакан. Я наполнял его до отметки, какую показывал заскорузлый палец. И себя, конечно, не забывал.
Что интересно: выпили за ночь около двух ящиков водки, но никто не напился. Лично я был трезв, как стёклышко, хотя принял не меньше литра, не считая того, что тяпнул у бабки Марьи.
Шабашников погубила жадность. Играли в сорок одно. Отдай они все деньги старшому, сядь он играть с Федотычем один на один, старшой бы задавил старика деньгами. Но слишком были они уверены в себе, каждый норовил урвать кусок пожирнее.
И начал Федотыч «обувать» шабашников. Одного за другим.
Много на своём веку перевидал я кудесников, но того, что выделывал Федотыч с колодой карт, наблюдать не доводилось. То как на гармошке играл, то положит колоду на колено, а рукой поднимет карты веером выше головы. Цирк, да и только. А как раздавал! Какую карту надо, такую и положит. И это притом, что на каждый кон я распечатывал новую колоду. Старую тут же, на глазах, сжигал в печке.
Но шабашники, надо сказать, ни в чём не уступали Федотычу. Что говорить: одни университеты кончали. Да деньги всё перевесили.
Дольше всех держался старшой. Но под утро Федотыч сломал и его. Все денежки перешли к старику. Тридцать тысяч в одних руках. Три машины можно купить. А шабашники, соответственно, остались без копеечки. И зима на носу.
