Так значит, это проклятие?
Так значит, вот как оно выглядит.
Так значит, Бог, или кто там есть наверху, услышал его слова?
Иван ошеломлен.
– Теперь снимай его, – говорит инспектор.
– Что?
– Говорю: снимай. Проклятие может снять лишь тот, кто его наложил.
– А как?
Иван растерян.
– Так же, как проклинал. Сильней будет действовать, если с реципиентом установить физический, то есть прямой телесный, контакт. Прикоснись к нему, положи руки на грудь…
Как во сне, Иван наклоняется и прижимает ладони к горячей коже. В пальцы тут же вонзаются сотни тонких иголочек. Иван невольно отшатывается.
– Держи, держи, – говорит инспектор. – Когда накладываешь на человека проклятие, это выглядит немного абстрактно. Одни слова. Проклял, и все. А вот как это происходит в реальности… Говорю: держи!.. Ты же, надеюсь, не хочешь его убить?
У Хоря хрипит в груди, на губах вздувается и опадает мутный пузырь.
– Держи!..
В пальцы снова вонзаются сотни тонких иголочек. Иван крепко зажмуривается. Я же не хотел, Господи, думает он. Я не хотел, не хотел… я ведь был тогда в беспамятстве, сгоряча… я разозлился… не понимал, что делаю… я вовсе не желал, чтобы он умер… вот так… Не надо, Господи… умоляю Тебя… не надо… пожалуйста… Исправь это, если еще не поздно… Пусть он живет…
На самом деле он не думает, а кричит, но – внутри себя, так что крика не слышно.
В груди у Хоря что-то лопается с мокрым шлепком. Хорь заходится в кашле – таком, будто сейчас лопнут легкие. Однако с каждым жутковатым выкашливанием он все свободнее дышит, хрип в горле слабеет, и одновременно у Ивана перестают покалывать иголочки в пальцах. Он выпрямляется. Хорь дышит, дышит!.. Появляется медсестра, вытирает ему рот сложенной марлей, нагибается, оттопырив зад, обтянутый тонким халатом. Иван не к месту вдруг вспоминает, как Хорь хвастался, что имел эту сестру, именно так, сзади, говорил, что такой у них был медосмотр. Хорь ведь года на два старше, чем указано в его документах, специально соврал, чтобы отправили после поимки в Приют, а не на завод или на рисовые плантации.
Впрочем, хрен с ней, с сестрой. Хорь открывает глаза, и зрачки его начинают вполне осмысленно ощупывать помещение.
– Где я? – спрашивает он слабым голосом.
Иван чувствует, что совсем обессилел, едва держится на ногах. У него слегка кружится голова: стены медотсека сдвигаются какими-то неожиданными рывками.
– Пошли, – говорит ему инспектор, трогая за плечо.
Они проходят по коридору и сворачивают в вестибюль. Цугундер при виде их привстает, но, не получив указаний, шлепается обратно в кресло. У парадного входа почти вплотную припаркован автомобиль – чистенький, мышиного цвета, с овальными немного раскосыми фарами. Иван еще никогда не видел автомобилей. Фургоны грузовые – сколько угодно, а легковые автомобили – нет. Да и где он мог бы их видеть? Инспектор распахивает заднюю дверцу. Внутри – сиденья, обитые светлой кожей. У Ивана нет сил, даже чтоб удивиться.
Он вяло оглядывается.
Блестит лужа, где копошатся какие-то головастики.
Сияет солнце.
Ползут по небу кучерявые облака.
Нет сил ни на что.
– Ну хватит думать, садись, – говорит инспектор.
