Иван боялся, что ее отправят в УМОД – заведение для умственно отсталых детей. Существуют, оказывается, такие. Хорь там был (везде побывал), рассказывал, таблетки дают, насильно, после них становишься тушкой тупой, ничего не чувствуешь, хоть иголкой коли, и работа в УМОДе – очистка химбаков на фабрике: волдыри, кожа слезает лохмотьями, легкие свои выкашливаешь, сам видел – выпал у одного из горла целый кусок…
Но ведь пока не отправили, как выяснилось.
К тому же она еще не настоящая ведьма, а знахарка…
Низшая ступень ведьмовства.
И все-таки – как же быть?
Голоса к нему в карцер начинают просачиваться примерно через неделю. Счет дней к тому времени у Ивана уже безнадежно потерян, да и как их считать – скрести ногтями черточки на кирпиче? Однако сам этот день врезается в память. Цугундер, выставляя на столик кашу и чай, бурчит, что, слава тебе, Господи, дождались подарка. Явился инспектор серафимиитского Великого Монастыря, иеромонах Авенир, они нас курируют, ходит по Приюту, все осматривает, глаз острый. В каждый угол заглядывает.
– И что теперь будет? – спрашивает Иван.
Цугундер шевелит густыми бровями:
– Что будет, то и будет. Это уж как Бог решит. Закроют нас, вот что будет.
Это понятно. Иван и сам знает, что очередную младшую группу этой весной не прислали. Симптом показательный. Раньше в Приюте было сто пятьдесят человек, сейчас – сорок. Большинство помещений стоят запертыми, пустыми: по ночам доносятся оттуда скрипы и шорохи.
– А тогда нас – куда?
Ничего не отвечает Цугундер, собирает в подвеску для переноса еды миску и кружку.
В дверях оборачивается:
– Куда-куда?.. Не пропадете…
Скрежет засова, скрежет решетки, запираемой на тяжелый замок…
А через час после его ухода Иван начинает слышать первые звуки. Сначала это какие-то еле слышные колебания, шуршание, шелесты, тем не менее явственно различимые, словно сыплется на бумагу тонкий песок. И все равно его будто обжигает огнем. Он изо всех сил прижимает уши ладонями. Наступает полная тишина. Но через секунду он неожиданно соображает: нет, что-то не так. Если это зов из загробного мира, то никакие ухищрения не должны помочь.
Он дико оглядывается. Ну да, конечно! Под потолком, в углу, почти скрытая сумраком и наростами пыли проступает решетка вентиляционного хода. Иван встает на койку, с трудом, на цыпочках, дотягивается до нее, скребет отросшими за последнее время ногтями, на пол мягко валится целый войлочный пласт, вытягивая за собой длинные волосяные хвосты.
Голоса сразу становятся гораздо яснее.
Вот в чем тут дело!
Никакие это не духи, не привидения, а так здесь устроена вентиляция.
Прислонившись к стене, он вслушивается в негромкие звуки. Кто-то, не торопясь, четко отделяя друг от друга слова, говорит:
– Давайте по пунктам, сестра. Ваша задача, помимо… педагогических устремлений… заключается в том, чтобы выделять в среде воспитанников детей с особыми дарованиями и сообщать о них нам.
Голос ровный, без интонаций, исходящий как бы даже не от человека, а от какого-то суховатого иномирного существа. Иван почему-то сразу же представляет себе говорящего: в черном облачении, с надвинутым на глаза капюшоном, из широких обшлагов высовываются кончики зачерненных ногтей, тусклым золотом поблескивает крест на груди.
Это не галлюцинация, это скорей ощущение, каким-то образом воплощающееся в живую картинку.
Теперь говорит Василена:
