Собственно, для любого японца второй язык – русский и почти каждый русский знает японский и английский. Так сложилось с тех пор, когда Россия приняла миллионы беженцев с гибнущей в чудовищной природной катастрофе Японии и организовала для них на Сахалине, Курилах, Камчатке, в Хабаровском крае и Магаданской области ОАЯ – Особую Автономию Япония в составе Российской империи.
Вообще в современном мире люди, знающие только один (родной) язык, чаще всего не могут рассчитывать на нормальную работу и уровень жизни. Нечто похожее, говорят, уже было сто с лишним лет назад в период так называемой глобализации. Закончилось, правда, нехорошо. Серые Десятилетия – это вам, господа и братцы, не енот начихал, страшненькое было время, не зря старики его вспоминать не хотят. Я бы и сам, наверное, не захотел. Столько всевозможной глупости и мерзости было наворочено – до сих пор разгребаем.
– Хай, Грей!
– Хай, Вэй!
Рукопожатие, хлопок по плечу, входим в кают-компанию за минуту до пятнадцати ноль-ноль.
Когда-то я рассказал Лянь Вэю, что в России Сергеев принято среди своих называть Серыми. Мой друг-китаец немедленно перевел «серый» на английский и получилось забавно и в рифму: Грей – Вэй. Так с тех пор кличка Грей ко мне на корабле и прилипла. И хоть в лицо, понятно, не всякий так назовет, а лишь близкий друг-товарищ, но точно знаю, что за спиной я для всех Грей.
Ни о каких обидах здесь и речи быть не может, поскольку клички есть практически у каждого члена команды. А те, у кого их нет, мечтают поскорей приобрести. Это как печать, почетный знак и прием в клуб. Носишь кличку – ты свой. Нет – извини, не заслужил пока. К примеру, кличка нашего капитан-командора (звание, если кто не знает, на ступеньку ниже контр-адмирала и на столько же выше капитана корабля) Ивана Любомировича Малковича – д’Артаньян. Вероятно, из-за живости характера, характерного носа, усов, а также самой натуральной шпаги начала восемнадцатого века, украшающей стену его каюты. А кличка Лянь Вэя – Дракон. Во-первых, потому что китаец, а во-вторых, он и впрямь любит драконов, коллекционирует их во всех видах, и на фюзеляже его «Бумеранга» во всей красе изображен китайский водяной дракон Тяньлун, охраняющий чертоги богов.
Мы заходим в кают-компанию, киваем знакомым офицерам, отыскиваем два свободных места рядом, усаживаемся.
– Как отдохнул? – спрашивает Лянь Вэй негромко.
– Удовлетворительно. Сдернули меня с шикарного аэродрома, сволочи. Только-только зарулил, даже двигатели выключить не успел, и – на тебе. С чего переполох-то, не в курсе?
– Нам пока не докладывали, – Дракон еще понизил голос, – но слухи ходят весьма кислые.
– То есть?
– Говорят, в последний поход идем.
Я посмотрел на друга расширенными глазами. Военкосмолеты суеверны. Так же, как моряки, летчики и обычные гражданские космонавты с астронавтами. Точнее, как все они, вместе взятые. Поэтому для того, чтобы военкосмолет сказал «последний поход» вместо «крайний», должны быть чертовски веские основания. Прямо-таки несдвигаемые.
Но задать прямой вопрос я не успел. В кают-компанию один за другим вошли двое. Капитан-командор патрульного файтеронесущего космокрейсера «Неустрашимый» Иван Малкович по кличке д’Артаньян и Генеральный инспектор СКН господин Питер Уварофф. Без клички.
– Господа офицеры!
Собрание дружно поднялось на ноги.
– Прошу садиться, – Малковичу не нужен был микрофон. Акустика в кают-компании что надо, плюс голос у нашего д’Артаньяна такой, какой и следует иметь капитану. Командный голос. Даже когда он говорит тихо, все слышат.
