Немая сцена оказалась непродолжительной ввиду усилившегося мороза и наступления полнейшей темени. Интеллигентная Юрина мама, всхлипывая и вздыхая, вспомнила о гостеприимстве и побежала на кухню ставить чайник. Отец молча смотрел на Юру и не мог поверить, что этот бравый молодец с орденами и медалями на груди и есть его поздний долгожданный ребенок, которого он помнил невысоким узкоплечим ласковым «маменькиным сынком». Еще и женился! Когда же это он успел? И зачем?! В двадцать один-то год! Ни образования, ни профессии… Да еще на русской… Для матери такой удар… Она, не чаявшая в нем души, так ждала его, мечтала, что он поступит в университет, станет юристом, как отец, и ему к тому времени подоспеет достойная юная партия… На какие средства они будут жить? На что рассчитывают? На родителей? «Все это ляжет теперь на меня, – думал отец. – А долго ли я еще смогу их содержать? Время-то какое неспокойное, особенно для евреев… Еще не хватало, чтобы у этой барышни с родней было что-то не так. Меня тогда уж точно выгонят из партии, теперь уж навсегда, вспомнят исключение в 34-м, когда пострадал за сослуживцев, пытаясь спасти их от расстрела. Через год, правда, разобрались и восстановили. А может быть и хуже».
Услышав переполох в доме, из своего угла выплыла бабушка Рая, надменная барыня в пенсне, и протянула Юре руку для поцелуя, делая вид, что не узнала его. Он обнял ее и расцеловал в напудренные морщинистые щеки, прошептав на ухо какой-то комплимент по-немецки. За чаем немного разговорились: тактичная мама сглаживала острые углы и умело поддерживала беседу, не сводя влюбленных глаз со своего заметно возмужавшего сыночка. Зойка протараторила заученную в поезде легенду о родителях – папе-инженере на заводе и маме-учительнице – и погрузилась в чаепитие, боясь нечаянно разбить хрупкую фарфоровую чашечку, из которой так и норовила выпасть серебряная ложечка. Ей очень хотелось взять еще один кусок белоснежного хлеба с толстым слоем сливочного масла, от одного аромата которого у нее кружилась голодная голова, но она постеснялась.
– Пожалуйста-пожалуйста, – подвинула поближе блюдо с бутербродами Юрина мама. – Ешьте на здоровье, у вас такой замечательный аппетит!
Растроганный Юра сидел рядышком с родителями, как когда-то в детстве, и совсем забыл о Зойке. Неужели он дома? Не в окопе, не в госпитале и даже не во львовской казарме? Какое это счастье! Ему казалось, что теперь, после такой страшной войны, в которой он уцелел, это счастье будет длиться вечно, и ничто не сможет омрачить его. Родители живы, их прекрасный дом, хотя и разрушенный и разграбленный в отсутствие воевавших хозяев, да и весь поселок не достался немцам – их почти не бомбили. Все будет хорошо – он сдаст экстерном за десятый класс и поступит на исторический, как когда-то мечтал.
Идиллию нарушила Зойка, которой давно не терпелось в туалет, и она не знала, как обратить на себя внимание. Юра встрепенулся и повел ее показывать дом.
– Вот тут кухня, тут туалет и душ, а там еще комната бабушки и вход на другую половину, а за кладовкой лестница на второй этаж.
– А где наша комната? – простодушно спросила Зойка, направляясь к лестнице.
Юру ее вопрос поставил в тупик, а его родители молча переглянулись.
– Второй этаж принадлежит нашему соседу, а другая половина дома закрыта, мы там не топим, дрова и уголь экономим, нам-то и здесь места хватает, – пояснила Юрина мама, – придется вам временно расположиться в проходной гостиной.
