Через пару дней вернулся отец. Он был очень доволен поездкой и рассказал нам с Питером о представлении одного французского иллюзиониста, который мог делать так, что предметы бесследно исчезают со сцены на глазах у публики, а розы меняют цвет. Некоторые фокусы отец без труда мог объяснить, но были и те, над которыми они с Питером потом не один месяц ломали голову.
Из своей поездки отец привёз мне шляпку и очень красивое модное платье из золотого атласа с тонким кружевом, которые я потом надела на премьеру «Скульптора».
Я все же успела дошить костюмы, и на генеральной репетиции они уже были задействованы. Редфорд остался доволен моей работой и заплатил довольно крупную сумму денег, предложив работать у него гримёром на постоянной основе. Я, разумеется, согласилась. К тому же, речь шла исключительно о «Скульпторе», а спектакли планировалось давать не чаще раза в месяц.
В день премьеры я приехала в театр к началу прогона, около пяти часов. Стоя за кулисами, я с восхищением следила за талантливой игрой актёров, особенно за игрой мистера Редфорда. Ещё меня до слез трогало пение хора и соло Кэтрин Бланш, исполняющий реквием.
За полчаса до начала спектакля Редфорд вернулся в гримерную и, надев костюм для первого акта, сел перед зеркалом, готовый к нанесению грима. Я заметила его волнение, о котором прежде никогда не задумывалась. А Редфорд действительно очень переживал и с трудом пытался сохранять видимость спокойствия. Однако, когда я стала наносить грим, и он заметил, что у меня дрожат руки, он перестал притворяться.
– Стало быть, и вы волнуетесь? – спросил он, тяжело вздохнув.
– Да, я всегда переживаю в такие моменты, – призналась я, – как и тогда, у меня дома…
– Казалось бы, отчего вам-то беспокоиться? – Я услышала дрожь в голосе Редфорда. Впервые я видела его в таком состоянии. Слова его прозвучали неестественно, как если бы он усилием воли пытался предать себе уверенности и спокойствия.
– Возможно, я не так переживала бы, если б передо мной сейчас сидел кто-то другой.
– Ах, Эмми, это все ерунда! – бросил он. – Отвлеки меня чем-нибудь, и можно мы будем на «ты»?
Я немного растерялась от столь неожиданного предложения.
– Как вам удобно, мистер Редфорд.
– Дэвид, можно просто Дэвид, – сказал он, с трудом пытаясь улыбнуться. – Но только не Дэйв! Ненавижу, когда меня так называют.
– Хорошо, – ответила я, подводя ему веки. Для первого акта грим был лёгким, и я довольно скоро закончила его. Редфорд встал, посмотрел в зеркало и с вымученной улыбкой поблагодарил меня. Затем он прошёлся по комнате, потом сел на диван и снова стал ходить из угла в угол. Наконец приблизился ко мне и, оправив прядь выбившихся на лоб волос, серьезно спросил:
– Как думаете, у нас все получится? Мы хорошо отрепетировали, ведь правда?
– Я и не сомневаюсь, мистер Редфорд, – уверенно ответила я. Мы все же остались на «вы». Возможно, потому, что были довольно мало знакомы, и обоим было неловко говорить друг другу «ты».
– Боже, отчего же я так переживаю?! – Редфорд упал на диван и, закрыв глаза, несколько минут просидел неподвижно. Когда он открыл их, то уже был готов выйти на сцену.
– Зрители уже собрались, – сказал он, – скоро мой выход. Пора! Вы ведь тоже будете смотреть спектакль?
– Да, конечно, – с готовностью отозвалась я.
Несмотря на переживания мистера Редфорда, первый акт он отыграл блестяще, словно это и не он волновался несколько минут назад, нервно шагая по своей гримерной. В антракте Редфорд вернулся совсем другим человеком. Он был окрылён овациями и теперь с нетерпением ожидал второго акта. Переодевшись, Редфорд попросил нанести ему новый грим.
