– Видишь, Глашка, что творится? Непременно надо ехать! Сейчас же!
В себя я пришел уже в дороге и вначале подумал, показалось мне. Не могло быть! Дорога – сплошные ухабы: трясет, подбрасывает, оси скрипят, бабкины разговоры над ухом. Чего только не почудится! Но потом я отчетливо расслышал – голос. Действительно, чей-то голос, и говорил он со мной. Если так можно сказать – «говорил». Скорее в моей голове возникали не мои мысли, будто бы меня было двое, или нас. Голос говорил со мной нежно, как с величайшей драгоценностью, успокаивал. Объяснил, что поездка эта очень уж хороша. Куда проще будет накормить мой гений в монастыре. Трапеза такая дорогого стоит. Это уже крупная игра, а не всякий дворовый сброд.
И чем больше голос говорил со мной, тем больше мне хотелось испытать себя, доказать, что я есть избранный. Мне не терпелось помериться силами с чем-то или кем-то равным мне. Монастырь был лучшим из противников. Как же я сразу не понял этого? Как хорошо, что голос мне все объяснил и продолжал объяснять, убаюкивая! Я накрепко заснул и всю оставшуюся дорогу безмятежно проспал, набираясь сил перед самой тяжелой битвой в моей жизни. В четыре часа пополудню мы подъехали к воротам монастыря.
3
Солнце было еще высоко, хоть и с трудом проглядывало через толщу крон. Оказывается, пока я витал в чертогах Морфея, мы довольно глубоко заехали в лесную чащу, так глубоко, что почти бесповоротно. И голос исчез. Я больше не ощущал его. Но меня разбудило не это – другое, странное чувство, доселе мне не знакомое. Понимаешь, мой друг, нас занесло далеко в лесную глушь, а крепостные стены и строения монастыря – все было исполнено из белоснежного камня. Каждая глыба – раза в три больше меня. А я, по словам мусье Жака, хоть и не слишком высок, но достаточно коренаст. Видел бы ты размер самих ворот, дружище! Точно передо мной возвышались врата в Бробдингнег[3]. Казалось, сейчас оттуда выйдет парочка крылатых великанов и устроит кровавый пир на весь мир. Тем более полакомиться было кем. Перед воротами собралась огромная толпа.
Откуда в лесу взяться толпе?!
Хорошо и плохо одетые крестьяне, несколько карет с гербами, пыльные странники, обычные людишки и всякий сброд. Кто стоял, кто присел на перевернутые ведра и скарбы, кто-то возлежал прямо на земле, подстелив грязные лоскуты одежд. Галдеж, детский плач, окрики каретных. Мне велено было не выходить, а дожидаться, когда откроют ворота.
Я бы и не стал покидать карету. От вида такого количества белых камней мне опять стало плохо, как от снега в середине лета, как если бы я увидал три небесных светила разом. Знаешь, говорят, бывало видно и по три солнца. Тревожный знак. Не к добру. Теперь вместо голоса со мной шепталось беспокойство, но слов было не разобрать.
Внезапно по всей округе разошелся первый глухой удар колокола. Ударило так, что я повалился на подушку. Когда привстал, в ушах еще долго гудело, а потом умолкло все. Я видел, как суетились люди: вскакивали, принимались креститься, отвешивали поясные поклоны. Знал, что колокол не бьет один раз, и, видимо, все остальные слышат удар за ударом. Но я оглох. Пришел в себя от толчка кареты. Звуки прояснились, и мы медленно двинулись вперед. Теперь колокола во всю трезвонили к вечерне, и толпа, как завороженная, покорно следовала на звук. Вплывая в просторы монастырского подворья, я с великим ужасом всматривался в белобокие громадины храма.
