Экономические противоречия с Германией, нараставшие с 1890-х гг., заставили Россию пойти на политическое и экономическое сближение с Францией, чей финансовый капитал пошёл в Россию. В результате к 1914 г. стратегические и внешнеполитические позиции России максимально приблизились к таковым Франции. Франция была тесно связана с Англией. Отсюда вхождение России в «экономико-политический концерн «Антанту» (А. Богданов) и жёсткая экономическая зависимость от противников Германии.
К 1914 г. иностранному капиталу (главным образом французскому, бельгийскому и английскому) принадлежало в России почти 100 % нефтяной промышленности, 90 % добычи полезных ископаемых, 50 % химической промышленности, 40 % металлургической и около 30 % текстильной. В начале ХХ в. Россия имела самую крупную внешнюю задолженность.
Всё это сводило на нет бьеркский германско-русский оборонительный союз 1905 г., а тесная связь Германии с Австро-Венгрией не оставляла ему никаких шансов. По логике своего положения в кап-системе Россия оказывалась в лагере противников Германии, причём именно ей они отводили главную «военно-смертельную» роль, намного превышавшую её мобилизационные возможности (результат – февраль 1917 г., бездарный Керенский «в розово-смрадном огне» и «юный октябрь впереди»).
Расчёты, просчёты, противоречия. Русская сухопутная мощь была одним из двух факторов, которые, как считали англо-французы, позволят разгромить Германию. Второй они видели в финансовой слабости немцев. В Лондоне и Париже полагали: ввиду финансовой неподготовленности к войне и зажатости в кольцо двух фронтов, Германия быстро обанкротится. Вышло иначе. «Ни один специалист по финансовым вопросам не предвидел, какую силу обнаружит Германия в финансовом отношении…, – писал М. Павлович. – Никто не подозревал, что Германия, замкнутая железным кольцом враждебных армий… будет в состоянии выдержать четыре года войны, технически в поразительном изобилии и с большей роскошью, чем все её враги, вооружить не только свои многомиллионные армии, но и армии её союзников, сначала Австрии, затем Турции, наконец, Болгарии, что она будет в состоянии поставить в момент страшнейшей и невиданной во всемирной истории по напряжению и кровавым жертвам войны всё народное хозяйство на рельсы и спасти страну от экономических и финансовых потрясений, которые могли бы парализовать работу её образцового военного аппарата в первый же год кампании. Можно сказать без преувеличения, что эта неожиданно проявившаяся наружу германская мощь захватила врасплох господствующие классы почти всех европейских стран и явилась для них большей неожиданностью, чем пресловутые немецкие победы в войнах 1866 и 1872 гг.».
Что же касается «кольца», то немцы прекрасно понимали, что оно непрочно и его можно прорвать. Так оно и вышло – с помощью гешефтмахеров вроде Парвуса и революционмахеров вроде Ленина. Всё тот же русский фактор, но только революционный.
Бросая вызов уходящей гегемонии Британии, немцы объективно бросали вызов и находящемуся на подъёме, экономически куда более могущественному и обладающему в несравнимо более выгодным геостратегическим положением гиганту – США. По политэкономической логике североатлантического ядра капсистемы гегемония должна была сместиться за океан; по логике системы европейского равновесия гегемоном должна была стать Германия, но для этого ей надо было объединить Европу и таким образом снять проблему европейского равновесия вообще. Здесь, однако, Германия автоматически бросала вызов России.
