Гай Юлий смотрел на мачты их судов – они напоминали кресты для распятия, и радостью его вскоре стало представлять себе во всех подробностях, как с хрустом разрывают сухожилия длинные «гвозди распятия», как извиваются прибитые к мачтам подонки и хрипят в предсмертных судорогах с кровавой пеной у ртов…
Однажды, после долгих недель рабского труда и невозможности выспаться, Гай Юлий рассвирепел и стал швырять в пирующих пиратов камнями. Такую жизнь он больше не ценил, и страха за нее у него не было. Пусть лучше прикончат. Но за него ждали выкупа и поэтому сказали, что просто высекут. Цезарь понял, что избежать этого, худшего из унижений, теперь не удастся, успокоился, вытер грязным рукавом слезы, неестественно выпрямился, словно через локоть у него была перекинута тога, и…
И сказал мучителям на отличном греческом – именно так, твердо и с ненавистью сказал, как господин, а не выкрикнул, как отчавшийся раб:
– Всех вас ждет… – Он опять глянул на качающиеся мачты их кораблей. – Всех вас ждет римская казнь! – (Некоторые слышали об этом – человека прибивают живьем гвоздями к дереву.) – Заплатят мой выкуп – и я вернусь, и каждого из вас распну. И тебя. – Он указал на главаря. – И тебя, безбородая задница. – Это он сказал сожителю главаря, по чьему виду вообще трудно было понять, женщина он или мужчина. – Распну вас всех. Слово Гая Юлия из рода Юлиев!
Ответом был хохот.
– Смотри, какой к нам попал важный сенатор!
– Дай-ка ему кнута!
– А побледнел, как брюхо дохлой рыбы!
Пираты развлекались вовсю – хохотали, лаяли, улюлюкали. Сожитель главаря толкнул Юлия на гальку, прямо рядом с большим костром, одним движением содрал с него заскорузлую тунику и занес плетку…
И тут случилось то, чего Гай Юлий страшился всегда, – от всего пережитого накатила падучая. Пираты постепенно прекращали веселье и с интересом наблюдали, переглядываясь, как Юлий, посинев, бился в судорогах, раздирая о гальку кожу, закатив глаза и давясь собственным языком.
К безбородому подскочил какой-то коренастый пират, вырвал у него плетку, встряхнул Цезаря, разжал ему зубы ее рукоятью, сломав при этом зуб, и не дал задохнуться.
После этого припадка Гай Юлий стал предметом нескончаемых шуток и даже издевательской «пантомимы», но в целом положение его улучшилось. Киликиец, тот самый коренастый пират, что спас его от удушья, объявил всем, что берет пленника себе в помощники, и почему-то даже главарь не стал ему перечить. Юлия оставили в покое.
Работой Цезаря теперь стало помогать со стадом Пастуху, как все звали киликийца. Тот был армянином и говорил по-гречески хоть и неплохо, но с сильным акцентом. Он редко ходил в рейды, а чаще смотрел за стадом, делал для пиратов масло и сыр, забивал и свежевал коз. В темной прохладной пещере, под монотонное блеяние коз Гай Юлий в первый раз за много дней наконец выспался. И когда проснулся, увидел, что Пастух сидит неподалеку от входа в пещеру и смотрит на него, спящего, со скорбью, как смотрят на покойников. Заметив, что Цезарь открыл глаза, армянин быстро и резко провел по лицу грязным рукавом, поднялся и вышел.
Пираты относились к Пастуху со странной смесью почтения и насмешки. Однажды он дал Гаю Юлию пресной воды – промыть язвы. А как-то, выпив целый кувшин вина, армянин рассказал, что его деревню разорили римляне, а всю семью убили. Он не знал, за что и почему. Какая-то ответная кара римлян парфянам или еще кому-то. Для римлян что парфяне, что армяне – все равно. Он пас овец в предгорьях. Когда вернулся со стадом, увидел пустую деревню и много убитых. Бросился искать семью: жену и дочерей так и не нашел – увели в рабство, а сына, младшего, долгожданного – нашел. Под плотным, укутавшим трупы слоем мух.
