Марк Антоний, когда-то приезжавший в Александрию с миссией Сената, говорил, что из дочерей Птолемея интереснее всего одна, по имени Клеопатра, рожденная, вроде, не от законной жены царя, его же родной сестры, а от какой-то наложницы то ли из Парфии, то ли из Иудеи.
А династия была плодовитой. Наследники великого Александра, показавшего когда-то цивилизованному миру, что даже за Парфией и Понтом Эвксинским есть еще страны, которые можно и нужно завоевать, теперь со всей страстью убирали друг друга всевозможными способами, стремясь к власти, и… собирали книги. Тем и известны стали миру, ну, кроме своего кровосмесительства и прекрасной, неповторимой Александрии, увидеть которую хоть раз в жизни мечтал каждый образованный римлянин.
По языку и книжной культуре – греки, по нравам – египтяне. Цепляются за чисто внешние остатки эллинской демократии и одновременно скатились до обожествления своих царей. Верят в Зевса, Диониса, и при этом же – в египетских богов с головами собак. Как все это у них сочетается?!
Цезарь сам был из породы тех, кто нарушает табу, и в душе признавался себе, что эта очень странная прославленная семейка, единственная династия, имеющая родство с самим Александром Великим, вызывает в нем жгучее (ну, может быть, отчасти и нездоровое) любопытство.
Когда все ушли, Цезарь наконец в полной мере почувствовал, как он устал. В основании черепа тревожно засаднило предвестие припадка. Он стал массировать виски. Парила благовониями горячая ванна. Манила застланная кровать.
И тут раздался стук в дверь…
Он думал теперь, что даже на смертном одре будет вспоминать ту свою александрийскую ночь во дворце Птолемеев!
Ему доложили, что его молят принять какие-то греки – старик и молодая женщина. Старика он приказал оставить за дверьми, а на женщину решил взглянуть.
И когда она вошла, он в удивлении даже чуть привстал на троне Птолемеев, где до этого довольно удобно устроился. В зал царственно ступила настоящая эллинская красавица! Елена Троянская!
Она тоже была явно удивлена и приподняла четко, словно кистью Архелая, подведенные брови.
– Ты – Цезарь, – сказала она по-гречески и посмотрела на него с ужасом и отвращением, которых не сумела скрыть. – Римлянин – на троне Птолемеев!
– Да, дитя мое, ты ожидала увидеть в этом зале кого-то другого? – улыбнулся Цезарь. Ответил он, конечно, тоже по-гречески – не надеясь, что прекрасное создание знает латынь.
Он был прав. Она не знала латыни.
– А кто ты и зачем пожаловала ко мне во дворец?
Он уже, впрочем, догадывался, кто к нему пожаловал. Красавицу явно покоробили слова «ко мне во дворец», но Цезарь не обратил на это никакого внимания и продолжал:
– Беглянка? Сестра юного царя Птолемея?.. Клеопатра! – вокликнул он.
– Нет, не Клеопатра! – с неожиданно ребячливым вызовом выкрикнула красавица. – У Птолемея – две дочери! Две! Я – Арсиноя, истинная и законная дочь ослепительного царя Египта Птолемея! Отправившегося к праотцам, как известно Цезарю.
– Да уж, известно…
Цезарь с любопытством наблюдал, как неожиданная гневная гримаса сделала ее очень похожей на своего брата, малолетнего царя. Причем гнев она старалась выражать с достоинством – видимо, ее учили, как это делать царственно: двигались мускулы лица, гордо посаженная голова, шея, но тело оставалось неподвижным, жестикуляция рук – сдержанной. Он улыбнулся этим заученным попыткам, которые производили несколько жутковатый, кукольный эффект.
