– Да уж, будет о чём ночью поразмыслить, – потёр я подбородок здоровой рукой. – Ты кто по профессии, не преподаватель ли часом?
– Не, – хмыкнул Шумахер. – Окончил, правда, питерскую Чернильницу, но работал в автосалоне – дорогие тачки лохам толкал.
Наш разговор прервал оживший интерком под потолком, который я сначала и не заметил:
– Внимание, отбой!
Я задрал голову и увидел небольшую камеру слева от динамика, угол обзора которой охватывал большую часть помещения. Какие же предусмотрительные здешние живодёры, однако. Интересно, у них на мониторах один из местных «сизых» сидит или грамотный человек?
Яркий свет в камере плавно начал тускнеть, как в вагоне поезда, но до полной темноты так и не добрался. Я пожелал словоохотливому Шумахеру спокойной ночи, дохромал до оставшейся пустой кровати и рухнул на матрас. Плечо всё ещё пульсировало болью, но мне сейчас было не до него. Нужно переварить свалившуюся на меня гору информации и придумать, как отсюда свинтить до того, как мне отрежут что-нибудь из нужного.
По палате разнёсся громкий храп – это Сыч, наконец, убрал подушку с лица, и перевернулся на спину. Всегда везло мне на таких соседей.
Я какое-то время задумчиво наблюдал сквозь стекло за бредущими на пересмену надзирателями, но, видимо, химия не прошла для организма даром – сморило и меня.
На этот раз кошмаров избежать не удалось. Сначала за мной кто-то гнался по тёмным бесконечным коридорам, затем я оказался в стерильной операционной, связанным и беспомощным. Сколько бы я ни дергался в путах, меня все плотнее прижимало к хирургическому столу, окружённому людьми в больничных масках. От адреналина кровь застучала в голове, а между тем одна из фигур, вооружившись блестящей пилой, склонилась надо мной, выбирая место, с которого лучше начать. Понимая, что второй попытки уже не будет, я рванулся душой и телом прочь…
И провалился в густую, липкую черноту.
Но способность мыслить на этот раз осталась со мной. К тому же, и места оказались знакомые – здесь мне уже довелось однажды побывать. Со всех сторон на меня злобно вытаращились немигающие алые глаза, будто я ненароком громко испортил воздух.
«Чего вы от меня все хотите!?»
Внезапно до меня дошло, что это не сон. Я прекрасно помнил себя, осознавал, что лежу на кушетке посреди современного концлагеря, но проснуться никак не мог. Что за бред, у меня снова обморок?
Глаза понемногу вроде бы стали приближаться. Не знаю, в темноте, подсвеченной лишь алым, трудно было судить о расстояниях, но они явно стали больше. Пронзительно заныло в затылке, как тогда, в деревне, когда за мной по пятам шла перерожденная тварь. Неужели…
Но тут меня, наконец, выплюнуло на свет божий, как косточку от вишенки – далеко и без мякоти. Я очнулся весь мокрый от холодного пота, сердце истошно колотилось об рёбра, а на губах стоял отчётливый привкус крови, стекающей из носа. Зато мерзкое ощущение в затылке принялось понемногу стихать.
– Подъём! – взревел интерком.
И тут же пронзительно вспыхнул свет, выжигая привыкшую к полутьме сетчатку глаз.
– Да вашу ж мать, ублюдки!
Сыч безуспешно тёр слезившиеся глаза, сев на кровати. Покер продолжал лежать, лишь набросил простыню на голову, а вот Шумахер поднялся и, как ни в чём не бывало, приступил к простенькой гимнастике. Я тоже сел, наклонившись вперёд, и попытался остановить кровотечение. Жаль, из подручных средств ничего не было, так что я опять умудрился испачкать пижаму. В лучших своих традициях.
