Мишель и Антон. Часть 2 - страница 19

– Знаешь, Мишель, мама пашет на нескольких работах, я ее вообще не вижу, а всё, что осталось ей в наследство от папки – это целый букет заболеваний.

– Я не знала. Что-то серьезное? – Он никогда не говорил про мать и отца. Я только знала, что он умер пару лет назад, но траура Саша по этому поводу не проявлял, а я не лезла с расспросами.

– Нервы. Все проблемы от стресса и нервов. Сейчас уже лучше, но всё равно я должен о ней заботиться, а я не знаю, чем помочь. Посещают мысли бросить школу и пойти работать, нормально работать, а не флаеры раздавать.

– Саша, но образование тоже важно, с ним у тебя появится больше возможностей, к тому же, если честно, мама сделала свой выбор, а теперь твоя очередь. Никогда нельзя полагаться на эмоции.

– Мама сделала неправильный выбор. Мне лет 5 было, когда он ее первый раз ударил, наотмашь, – Саша прервался, чтоб сделать глоток из бутылки. – Хлестанул за то, что она заступилась за меня, а она крикнула, что ей больно, – Сашка сделал глубокий затяг и выдохнул сигаретный дым. – А самое страшное было потом, когда отец взглянул на нее с таким удивлением, мол, так и должно быть. Жуткий взгляд.

Я закрыла рот ладонью. Такой истории от вечно улыбающегося Саши я не ожидала. Он оглядел меня совершенно пустым взглядом, будто не видя, и продолжил:

– Знаешь, после того раза он вошел во вкус, и маме очень часто доставалось. Меня не бил никогда, но постоянно унижал. Он считал, что мама меня нагуляла. Представляешь? Он сам штаны закрытыми не держал, а обвинял мать в измене. Хотя, конечно, мы мало с ним были похожи. Я в маму пошел. Он огромный, кареглазый, а я был щупленьким и сероглазым. Его это безумно бесило. Он приходил домой и срывал на нас всю свою злость, все плохое, что происходило с ним за день. Порой, на маме места живого не было, а я даже ничего сделать не мог. Помню, лет в 7, я кинулся на него, когда он терзал мать, так он отшвырнул меня в сторону, и я ударился головой об угол батареи. Голова у меня оказалась крепче, кусок трубы отломался. А я не сломался. Но в больничке пришлось полежать. У меня даже шрам остался на затылке. Хочешь покажу? Говорят, девочки любят шрамы, – Сашка засмеялся привычным заводным смехом, будто шутку рассказывал, а не ужасы из своего детства.

Я просто околела от страха и жалости. Не могла ничего сказать, чувствовала, как в глазах собирается влага, которую я старалась не выпустить. Главное – не моргать.

– А потом мать слегла, почти овощем. Могла только рыдать и дрожать. Врачи разводили руками. Это папаша ее довел. Но ей повезло – тогда его перевели в Сирию. Мне потом один сочувствующий сержант сказал, что папка заглянул в постель к одной капитанской жене. Вот ее муж и позаботился, чтоб его подальше от Санкт-Петербурга отослали. Папа уехал без нас, чтоб мать не тащить за собой, а от меня тупо избавился. На мать, типа, оставил.

Саша замолчал, покачался взад-вперед, докурил сигарету и кинул ее в ближнюю мусорку. Промахнулся, сигарета, отскочив, упала в снег. Саша поднялся, поднял мокрый огарок и кинул в помойку. Я молчала.

– А потом пришло лучшее письмо в моей жизни, с сообщением, что этот гад сдох… Там говорилось что-то про почетную службу, звание героя, но это все мелочи. Ты представляешь? Уже через несколько дней к маме рассудок стал возвращаться! Она вновь начала жить, словно этот урод сдох, а с ним те тиски, которые душили в ней жизнь. Я теперь имею освобождение от армии, представь себе, даже не надо будет какое-то плоскостопие придумывать.