Бикбаев ощутимо ткнул Пахомова острым локтем под ребра, тот как-то слишком уж смиренно вздохнул и вновь замер с постным видом, подозрительно напоминая какого-нибудь пройдоху-монаха, изо всех сил изображающего несуществующие добродетели.
– Пахомов, – майор наконец поднял взгляд от бумаг и насмешливо взглянул на бойца, – а правда, что бойцы тебя между собой Попом кличут? Вроде священнослужителей у тебя в роду нет… Да вольно, вольно!
– А там и про это есть, товарищ старший майор госбезопасности?
– Там про все есть… Так все-таки? И можешь покороче – «товарищ майор». Не на плацу…
– Так это, наверное, из-за песни. Я как выпью маленько, так песню про попа Пахома пою.
– Что за песня? Что-то я такой не слыхивал…
– Она… матерная сильно, товарищ майор, – Пахомов покосился на опустившую взгляд девушку. – А еще у меня присказка такая есть – «поп-сирота»… Дурацкая.
– Так, – Горобец снова заглянул в бумаги, – к Белогорцевой и Титаренко у меня вопросов нет. А вот что еще ты мне скажи, товарищ Алексей Пахомов… Тут расписано, как ты в Финскую кампанию в одиночку героически вырезал целый артиллерийский расчет финнов, ну и еще куча подвигов, а представили тебя почему-то не к Звезде Героя, не к Красному Знамени, а только к Красной Звезде. Почему? Да, кстати, а как ты их так резал?
– Ножом, – пожал плечами Пахомов, как-то сразу поскучневший.
– Они что, спали?
– Нет, зачем же… Бегали, стреляли.
– Тогда как?!
– А я их быстро резал, – взгляд стал чистым, почти как у непорочной инокини, и в голосе слышались скромность невероятная и смирение.
– А потому тебе Героя не дали, что тебя с той же батареи финской чуть живого товарищи приволокли! – загремел майор. – И не от ран умирающего, а мертвецки пьяного! И уши ты тогда чуть напрочь не отморозил!
– Одно.
– Что «одно»?!
– Ухо, товарищ майор.
Грозный начальник вдруг широко улыбнулся, достал из коробки папиросу, закурил и, выпуская к потолку клуб душистого дыма, укоризненно покачал головой.
– Вот никакого у тебя почтения и страха перед начальством, а перед тобой, по-армейски если, генерал-майор сидит. А вот тебе, видно, выше армейского лейтенанта никогда не бывать… Ладно… А пригласил я вас, господа, чтобы сообщить пренеприятное известие… Белогорцева, откуда слова?
– «Ревизор» товарища Гоголя, товарищ старший майор!
– Вот, Васильев, она – знает… – Горобец тяжело вздохнул и враз посерьезнел. – Предстоит задание… В тылу врага, понятное дело. Язык вы все знаете. Задание важное, и, не буду скрывать, опасность там большая. Невероятная, можно сказать. Шансы есть, но… В общем, кто чувствует неуверенность, ну там, болезнь какая или просто сомнения, – шаг вперед. Дело добровольное…
Четверка как-то враз подобралась, с лиц испарилась минутная легкая расслабленность, и все вновь замерли по стойке смирно. В кабинете повисла чуть напряженная тишина, затем Горобец прихлопнул крепкой ладонью по столу и удовлетворенно подытожил:
– Ну что ж, иного я и не ожидал… Лейтенант, ведите группу, готовьтесь. Свободны!
…Когда в коридоре затихли шаги бикбаевской четверки, Горобец устало поднялся и подошел к окну. Думая о чем-то своем, пару минут рассматривал пожелтевшую березку, тихо грустившую во дворе, затем неожиданно спросил:
– Васильев, а тебе девочку не жалко?
– В смысле? Простите, не понял…
– Да все ты понял! Вся база знает, что у вас с ней роман – это если по-культурному. А если попросту, то спишь ты с ней… А ведь в группу ты ее включил! Так не жалко девку, нет?
