В памяти у меня сохранилось ощущение чудесного теплого дня, жужжания насекомых и пения птиц, всеобщего мира и покоя. Роскошный, но в то же время очень простой по формам загородный дворец в Горках был окружен щедрым, хоть и порядком запущенным парком. Нас встретила миловидная пожилая женщина, похожая на Л. и оказавшаяся его старшей сестрой Анной Ильиничной. В тот же день мне привелось увидеть также Дмитрия Ильича – младшего брата Л., врача по образованию, еще одну сестру – Марию Ильиничну, а также его жену – Н.К. Должен сказать, что все это семейство произвело на меня самое лучшее впечатление своей деликатностью и в то же время желанием постоять друг за дружку, поддержать и ободрить. Милое российское интеллигентное семейство, не погубленное революцией и сохранившееся как бы вне этого дикого времени, будто осознавшее свой долг: посильно помогать кумиру, самому умному, самому лучшему – брату Володе. Все они – родственники Л. – трудились, и притом бескорыстно, в различных газетах либо учреждениях, принося помощь обществу и по мере сил, как я понял, стараясь не реагировать на реалии мира, созданного Володенькой. Мне показалось даже, что и участие в учрежденческих делах, и присутствие в газетах совершалось родными Л. не из любви к такой деятельности – вся энергия семьи после смерти старшего брата, террориста и убийцы Александра, сконцентрировалась в Володе, – а для того, чтобы служить ушами и глазами брата и знать достаточно, чтобы быть ему полезными не только дома, но и вне его.
Стань Л. присяжным поверенным или мировым судьей, они бы все ограничили свою жизнь домом или его ближайшими окрестностями, превратившись в интеллигентских российских обывателей по Чехову.
Присутствие любящих и преданных женщин было сразу очевидно по тому, как чисто и скромно содержался особняк, как был вымыт, ухожен Л., как аккуратно была заштопана выглаженная сорочка и как тщательно были пришиты к ней пуговицы. Я подумал, глядя на более чем скромную одежду всего семейства, что они так и не приспособились к распределителям и талонам – они помнили, что новую сорочку или кофточку можно было купить в недорогом магазине, оставшемся в том, милом их сердцу прошлом, которое они помогали уничтожить.
Как и предупредил меня М.И., у Л. наступила ремиссия: болезнь – коварнейший из смертельных недугов – временно отступила, как осаждающий крепость неприятель, который высматривает слабые места в стенах, полуразрушенных после предыдущих штурмов. Так что я надеялся – хотя и не было оснований для такой надежды – на то, что увижу вождя нашей страны гуляющим с палочкой в руке, продолжающим борьбу с болезнью. Хоть и знал, что нельзя верить большевистским газетам, создававшим в сознании обывателя именно такой образ Л., я оказался не подготовленным к открывавшемуся передо мной зрелищу, когда Анна Ильинична провела нас к лужайке, где находился Л.
В кресле-качалке с высокой, затянутой соломкой, закругленной поверху спинкой, с приспособленными к ней велосипедными колесами и подставочкой для ног сидел незнакомый старый человек с остановившимся взором, неживой желтоватой кожей лица – лишь рыжеватые с проседью усы и бородка были узнаваемы по портретам и фотографиям.
Анна Ильинична окликнула Л., и тот с некоторым запозданием отреагировал на голос сестры. Его глазам вернулось осмысленное выражение, Л. криво улыбнулся, показывая этим, что узнал М.И., а затем перевел взгляд на меня – обычный просительный взгляд очень больного человека, с которым тот обращается к незнакомому врачу в тщетной надежде, что тот обладает панацеей от его немощи.
