– Вы переживаете за мою репутацию?
– Нет, она уже давно испорчена.
– Тогда говорите быстрее. У меня бой через… четыре минуты.
– Ты совсем ничего не боишься?
– Боюсь. У меня оооочень много страхов.
– Ты не воспринимаешь меня всерьёз, да? Я знаю, что Маша была с вами, когда всё произошло. У меня есть доказательства.
– Никаких доказательств быть не может. Потому что это неправда.
– Знаешь, куда я ездил?
– Конечно. Мне ведь так интересно, как проводит досуг человек, обвинявший меня в похищении и убийстве своей дочери.
– Я был в Париже.
– Поздравляю.
– Заходил в гости кое к кому. Квартирка недалеко от бульвара Осман.
– Наверное, красивое место.
– Виделся с Кариной Депуа.
Пауза.
Наконец, Костя выдаёт:
– И что?
– Она помнит, как Маша отменяла бронь.
– Да? Разве в этом было что-то особенное?
– А ты не помнишь? Время, когда она снимала бронь. В это время она была в твоей машине. В твоей, а не таксиста.
– Бред. С чего вы это взяли?
Нервный смешок мужчины:
– На заднем фоне было слышно, как вы разговариваете с твоим отцом.
– Это было до того, как мы её высадили.
– Хватит врать, – цедит. – Есть запись.
– Уходите, Владимир Анатольевич.
– Просто скажи мне, как всё было
– Я уже всё рассказал тысячу раз.
– Вы где-то остановились? На вас напали?
– Перестаньте!
Шаг.
– Каким бы мудаком ты ни был, – мужчина откашливается, – ты бы не высадил Машу одну, поздно вечером, на безлюдном шоссе.
Шаги уже в коридоре.
– Костя! Лисковец! Почему ты не заступился за неё?!
– Костя, – как загробный шёпот. – Костя, это я, – всхлип.
– Маша! – вскакиваю. Ладонью в воздух, чтобы все молчали. – Маша! Где ты?
У меня перехватывают телефон. Ставят на громкую связь. Что-то подключают.
– Костя… – она плачет.
– Хорошая моя…
Два дыхания в трубке. И его хриплый, деформированный техникой шёпот: «Расскажи ему». Я сжимаю кулаки, режу ногтями ладони. Не угрожать. Они говорили. Не угрожать.
Она долго выдыхает, и тихо:
– Он бьёт меня.
Нет.
– Он заставляет меня рассказывать о тебе. Как ты… как ты тр… тр… Как мы занимались любовью.
Звонкий удар. Он ударил её. Он ударил её прямо сейчас.
Она вдыхает громко, с дрожью:
– Как ты трахал меня. И что я ощущала, когда ты внутри.
Следователь не отводит от меня глаз. Он показывает: молчать. Ждать. Чем больше времени протянется звонок, тем больше шансов найти их.
– Самое страшное случилось сегодня утром. Он изнасиловал меня в первый раз.
Выдыхаю носом. Сжимаю зубы до треска в челюсти. Вгрызаюсь в собственные щёки.
– Он был так груб, Костя. Если бы ты только знал. Ты бы достал его из-под земли.
– Я достану! Слышишь?! Сука! Ублюдок! – выплёвываю в трубку. – Я найду тебя!
Меня толкают, держат за плечи двое. Я вырываюсь, и к двери. Хочу оглохнуть. Не хочу слышать. Знать. Существовать после всего этого.
– Он разорвал мою одежду. Запрещал закрываться. Хлестал по рукам. Бил меня ногой в живот. Я падала. Он поднимал. Прижимал меня к стенке. Душил. Я сопротивлялась, Костя. Я клянусь тебе. Но когда он навалился на меня, придавил к полу… Он такой тяжёлый. Я не могла ему помешать.
Меня швыряет по комнате. Я сдерживаюсь из последних сил, чтобы не сбежать, как последнему трусу. Я ненавижу её голос теперь.
– Я сломала об него все ногти. Я кусала его, Костя. А он продолжал… Потом он завязал мне глаза. И я не слышала его шагов. Сначала шорох. Свист. Удар. Я кричала. Кричала изо всех сил.
Хватит. Пожалуйста…
– Когда я остаюсь одна, я обнимаю себя руками. Я представляю, что мои пальцы на рёбрах – твои. Но он лишил меня и этого. Потому что теперь любое прикосновение причиняет мне только боль.
