По тем временам в отцовской истории не было ничего примечательного: серьёзное ранение под Мариуполем, госпиталь, потом ещё две контузии. Войну он закончил в Праге, майором-танкистом, прослужил там ещё какое-то время, так как его часть была брошена на подавление мятежа. Много лет спустя Саше где-то попались в интернете фото той старой «пражской весны». По центру города идут танковые колонны, а в одной из машин сидит молодой боец. Саша вглядывался в фото в надежде увидеть папино лицо, но видел только чужие немного растерянные лица. «Почему нас так встречают, мы же их освободили…» Какая была путаница. На одной из фотографий изображена надпись мелом, советская звезда соединена знаком равенства со свастикой. А на танке кто-то написал «го хоум», но разве кто-нибудь мог тогда понять эту надпись на английском. Саша гордился советскими танками на улицах Праги, не принимая правоты, уверенных в своём праве на свободу, чехов.
Отец на получил ни одного ордена, вернулся только с несколькими медалями. Он, правда, и не ожидал, что Родина оценит его подвиги, бойцы штрафбатов должны были благодарить судьбу, что вернулись живыми. Из армии отца сразу уволили, и на работу он не мог устроиться довольно долго. Через знакомых с большим трудом устроился на механический заводик на Пресне специалистом по дизельным моторам. Так отец на этом заводике всю жизнь и проработал.
Эта часть папиной биографии представлялась Саше героической, он отцом гордился, и многое ему потом в его характере казалось объяснимым: лагерь, война, несправедливости власти. Мог ли он быть другим? И всё-таки Саша ничем не мог объяснить себе грубость отца к матери. В десятом классе, когда после интенсивных и серьезных занятий спортом Саша превратился в довольно крепкого сильного парня, он наконец смог положить конец отцовскому рукоприкладству. «Так, хватит! Оставь её! Пока я здесь, ты мать больше пальцем не тронешь!» – Саша перехватил уже занесённую отцом руку. Если бы отец постарался его ударить, то Саша бы не знал, что делать, он был совсем не уверен, сможет ли он драться с отцом, ударить пожилого человека у него бы не поднялась рука. Отец в драку с сыном не полез и мать больше никогда не бил. Каким-то образом он понял, что в доме теперь было два мужчины, но это его не радовало, хотя он так хотел видеть своего Сашку «настоящим мужиком».
Став взрослым, наблюдая папино угасание, старческую беспомощность, бессилие, горечь, сознавая, что отец прожил трудную, несчастливую жизнь, Саша очень многое ему прощал. И всё-таки старый Иван мог вызывать в нём уважение, но любви не вызывал. Слишком отец был с ним в детстве жесток, слишком ко всему, выходящему за рамки дисциплины, равнодушен, вспыльчив, несправедлив к дочери, у которой из-за него были ужасные проблемы, которых могло бы и не быть. Так Саша папу и запомнил: жесткий, скрытный, малокультурный, никого не привечающий и одинокий, под конец сгорбленный, неходячий. Саша поднимал отца на руки, мыл в ванной, ему было его жалко. Зато мать потом передала Саше последние отцовские слова, которые он успел ей прохрипеть перед смертью: «Держись, мать, за Сашку». Признал-таки в нём мужчину, который станет матери опорой. Что ж, Саша был рад, хотя ему он никаких наставлений напоследок не сделал. Они вообще никогда ни о чём не разговаривали, Саша даже не был уверен, что отца сколько-нибудь вообще интересует его жизнь. Пришёл пару раз на бои, Саша победил, и видел у отца на лице улыбку. Вот и всё. За всю жизнь пару раз. Что происходило у отца в душе? Конечно, он был на власть обижен, хоть и считал себя «маленьким винтиком». Отцу хотелось справедливости. В 56 году он был полностью реабилитирован, но в партии его не восстановили, даже не объяснив почему. Отец писал письмо 22-му Съезду партии, с нетерпением ждал ответа, но так никогда его не получил. Прав он был насчёт винтика, зачем винтику отвечать. Впрочем, обсуждать всё это папа отказывался, ни с кем не желая делиться своей горечью.
