А Гарри её бросил. Просто в один прекрасный раз не вернулся. Марина его искала, узнала, что он в Москве, но не у родителей. Поняла, что он кого-то себе нашёл. А она? Мог бы прийти, объясниться, проститься в конце концов, но нет… Гарри не желал делать то, что было ему неприятно. Марина пыталась достучаться до него через родителей, но тщетно, они понятия не имели, где их сын. Совсем старые, больные, уже беспомощные, но всё ещё гордые, они любили Маринины звонки и приезды. «Нет, нет, Мариночка, нам ничего не нужно. Оставь посуду, я сама всё уберу…» – Не хотели признаваться в немощи. «Нет, Мариночка, Гарри не звонил… Я бы тебе сказала. Ты же знаешь нашего сына… Он ни о ком думать не способен… Я же тебя предупреждала…» – Яна и раньше говорила про сына нелицеприятные вещи, но кто ж её тогда слушал.
Марина была бы рада выкинуть Гарри из головы совсем, но к сожалению, он не давал ей о себе забыть. Время от времени, иногда мог пройти почти целый год, он вдруг звонил или присылал сообщения на телефон: «Я сейчас приеду. Я люблю тебя, Маринка, и хочу тебя видеть». Марина читала текст и писала «Хорошо, жду». Пару раз он действительно приезжал, вдрызг пьяный, что-то неразборчивое ей бормотал: «Ты одна меня понимаешь… Прости… Только не выгоняй…» И заваливался спать. Наутро опять исчезал. Если звонил по телефону, Марина, наученная горьким опытом его пьяных ненужных ей бдений, просила не приезжать, но Гарри горячо шептал ей, что она ему по-прежнему очень нужна, и заваливался к ней вновь, нетрезвый, расхристанный, заросший щетиной, но с букетом, тортом и бутылкой. Теперь всё чаще и чаще он принимался говорить ей о своём пошатнувшемся здоровье: болят ноги, сердце пошаливает, диабет открылся, сам колет себе инсулин. Марина жалела его, но через какое-то время начинала укорять в том, что он к ней плохо относится, что так не поступают, и ещё про родителей, которых он тоже бросил. «Маринка, не надо… Прости… Да… родители, а где были мои родители, когда мне было по-настоящему хреново?» – надо же Гарри до сих пор считал себя маленьким ребёнком, которому мама с папой чего-то недодали.
В последний раз он позвонил Марине под самый Новый год. Сказал, что он сейчас приедет, и они будут вместе встречать… Марина накрыла стол, зажгла свечи, включила гирлянду на ёлке, ждала, вслушиваясь в каждый шорох на лестнице, но он так и не пришёл, не позвонил, на её звонки не ответил. Она, как обычно в таких случаях, начала представлять его в морге, но позвонив Яне с поздравлениями, узнала, что он родителям недавно звонил, а раз так, то он жив… Просто у него наметились другие планы. Сидение за накрытым столом в новогоднюю ночь не прошло для Марины даром. Она впала в депрессию, много ела, набрала вес, перестала без необходимости выходить из дома.
Отношения с сыном заморозились окончательно. Жил отдельно, ни в чём не нуждался, много работал и зарабатывал. Денег ей он никогда не предлагал. Скорее всего, если бы она о деньгах попросила, он бы дал, но Марина не просила, а самому сыну такая вещь в голову не приходила. Он жил с разными женщинами, с одной достаточно долго, и Марина каждый раз надеялась, что он женится, и у неё будут внуки, но нет… Создавать семью Кирилл не собирался, подводя под своё кредо философскую базу: «Дети не нужны… Они осложняют жизнь… Не хочу и не могу нести ни за кого ответственность…» Марина мучилась, за сына болела душа. Со своей холодностью к подругам, болезненной, почти маниакальной чистоплотностью и любовью к порядку, он не казался ей счастливым человеком, но повлиять на его жизнь она не могла, только дружила с его девушкой, которую она сделала своей подругой, а на самом деле шпионкой, которая ей докладывала о сыне и его образе жизни. Иначе Марина о нём вообще бы ничего не знала. Изредка они втроём встречались в ресторане, где сын платил за ужин, разговаривали, создавая иллюзию благопристойной семьи. Марина была благодарна девушке, она знала, что без неё видела бы сына ещё реже.
