13.11.20
Страшные рыжие ночи
..то, чего ты так боялся, возвращаясь ночью домой, всё-таки случилось. И вокруг нет никого, кто мог бы тебе помочь. Твоё тело останется лежать на земле, ржавеющее под светом хищных фонарей
Обычно я сильно различаю реальный Петербург и Старый Питер из моих снов, но вот что по-настоящему их объединяет, так это ночи, одинаково пугающие.
В одних из самых страшных кошмаров я вижу их. Они часто абсолютно тёмные, непроглядные, и лишь ржавый свет фонарей освещает твой очень сложный путь.
Особенно страшно, когда это происходит зимой. По какой причине я осталась на улице – непонятно, зато невероятно ясно то, что это большая ошибка. Вокруг необъятная холодная тишина, и ты посреди неё, словно подкормка, оставленная запуганными людьми для ужасного городского монстра, возвышающегося над пятиэтажными домами, состоящего из старого металла и обрывков плоти. Переваливаешься, как пингвин, в плотной зимней одежде, без возможности убежать при опасности, без возможности даже нормально повернуть слышать и поворачивать голову – на уши натянута шапка, а шею и голову сковывает массивный шарф, промокший от прошедшего снега.
На более открытой местности, где перекрещиваются давно знакомые дороги, рядом стоит небольшое здание, некое мини-кафе с потолком в два этажа, мокрым грязным полом и парой маленьких аттракционов для таких же маленьких детей. Они стояли в виде страшно потрёпанной лошадки и ещё какого-то средства передвижения. Пробыла я там недолго, да и непонятно вообще, зачем зашла. Наверное, чтобы погреться.
Улицы совершенно пусты и тихи, только холодный гул города был еле слышим – настолько к нему привыкаешь, и настолько мешает шапка. Но оказавшись там самому, тяжело поверить, что здесь, на окраине тёмных дворов, намного страшнее и, наверное, по-настоящему опасней, чем в самой их глуби. Дворы пугают по-своему – своей давящей теснотой и редким освещением, и ладно бы каким, но именно рыжим – цветом, который для меня уже давно стал олицетворением страха, тревоги, нестабильности и, главное, опасности. Одновременно дворы безопаснее других мест, по крайней мере, тебе так кажется и ты становишься увереннее, ведь в этом лабиринте из бетона и снега легко потеряться, а значит легко и спрятаться.
Это глубокая ночь. Около 3—4 часов. Ни в одном чёртовом окне не горит свет, словно эти дома пусты в принципе. Даже если там кто-то есть, тебе не помогут, потому что это – рыжая ночь, когда на улице выходят, буквально на охоту, очень плохие люди, а остальные в состоянии забвения, их кровь отравлена рыжим светом, они не способны реагировать и проснуться. Выходы по углам квадратного двора особенно пугают, за ними не видно почти ничего, пока не выйдешь, и начинающаяся там чернота расползается за пределами квадрата и уходит в самое небо, поглощая густой рыжий свет и окрашиваясь сама. Она – всепоглощающая и бесконечная, словно чёрная дыра вместо неба, и только рыжь способна ускользнуть от неё и приобщить к себе.
Я аккуратно ковыляю по обледеневшей дороге, не думаю почти ни о чём и внимательно слушаю. Хорошо освещённые, персикового цвета сугробы сменяются чёрно-оранжевой палитрой двора. Угол сливается с чёрной дырой наверху, и я иду туда, потому что это мой путь домой.
Темнота двора поглотила меня, и была она настолько убедительна, что о хорошо освещённом перекрёстке думать было сложно, а ещё сложнее его представить, настолько тяжело воспринимать и верить во что-то кроме оранжевой Смерти.
