– А вдруг баба и была илбэчем? – предположил кто-то.
– Скажешь тоже!.. – возразили ему. – Так не бывает. Илбэч – всегда мужчина.
– В законе об этом ничего не сказано, – разъяснил дюженник, – поэтому брать будем всех.
– Интересно, – вновь начал первый, – что одонт будет делать с илбэчем? Ну, поймаем мы его, так он же умрёт сразу…
– Это не наше дело. Может, и не сразу помрёт, так его заставят строить. Если хоть один сухой оройхон поставит, так это для нашего Хоргоона уже великое дело будет. Провинция маленькая, сам понимаешь.
– А вдруг илбэч тем временем сбежит? Ищи его потом по всей стране…
– Не сбежит. На мокром караулы поставлены. Туда дюжина Ёмсога ушла. А через сухое какой же дурак побежит? Мужики любого бродягу насмерть затопчут.
Дальше Энжин слушать не стал. Он, пятясь, пополз назад, пока не натолкнулся на тихо пискнувшую Эрхаай. Приказав ей сидеть молча, Энжин стал ждать ночи. В темноте они проползли мимо цэрэгов и ушли на сухое, умудрившись даже прихватить кое-что из своего добра.
Идти по сухим оройхонам действительно казалось самоубийственным предприятием, но Энжин нашёл блестящий выход. Они с Эрхаай взвалили на плечи корзины с вещами, присыпали их сверху собранным накануне харвахом и, не скрываясь, двинулись по иссохшей полосе вдоль аваров. Здесь не встречались караулы, а главное, здесь нечего воровать, и потому никто не смотрел на встречных с подозрением. За один день они прошли насквозь всю страну и на следующую ночь выбрались на побережье неподалёку от границы с государством старейшин. Меньше всего Энжин хотел бы возвращаться туда, и двое бродяг бесцельно заметались по стране, превратившейся в огромную ловушку.
В воспалённом, хоть и не потерявшем сообразительности мозгу Энжина прочно перемешались ненависть к далайну с тяжёлым недоброжелательством ко всем, кто живёт на сухом. Только изгои, с которыми ему нечего было делить, кроме изорванной кожи на постель и куска жирха, казались безумному илбэчу достойными жалости. На побережье Энжин поставил отдельный, уступом выдающийся в далайн оройхон и поспешно, не задержавшись ни на час, двинулся на запад, где уже поняли, что илбэча им не поймать, и, вероятно, сняли караулы.
Появившись там, Энжин построил оройхон, продливший сухую полосу, но уже не пытался на ней поселиться, а вновь сбежал. Эрхаай уговаривала его остаться, убеждая, что илбэч, несомненно, выстроит что-нибудь ещё и тогда они заживут на славу, но Энжин не стал её слушать, и они расстались. У Эрхаай достало разума понять, что названый супруг окончательно свихнулся и не желает ни искать лучшей земли, ни добывать кость и кожу, а значит, кормить его не стоит.
Энжин шёл на восток. Навстречу ему двигался необычайно умножившийся поток бродяг. По стране разнеслись фантастически преувеличенные вести о новых землях, и многие люди, бросив скудный быт, кинулись за счастьем. Ошпаренный Ёроол-Гуй свирепствовал небывало, но бродяг меньше не становилось. Постепенно они стянулись к созданной Энжином сухой полосе – единственному месту, где можно было жить. Полоса оказалась перенаселённой сильнее, чем сухие оройхоны, пребывающие под властью вана. Началась резня. Власти не торопились прекращать её, ожидая, что вышедшие из повиновения изгои истребят себя сами. Но быстрей и надёжней любых карательных мер прекратило распри известие, что совсем неподалёку выросли разом два оройхона, а если появится третий, то в стране будут новые сухие земли. Толпы ринулись туда по краю далайна или прямиком через сухие края. А молва уже сообщала о новых оройхонах, возникших в другой части страны.
