«Соберись, Немов».
– Пока, Аня! – попрощался он.
Саша гулко шагал по тротуару. Мимо пролетали машины, сигналили водители, а он не замечал ничего вокруг. Противоречия раздирали его на кусочки, как голодные гиены отобранное у львицы мясо. «Легко актерам в кино, – подумал Немов. – Нужно показать, что у героя плохо на душе, – выставим крупный план, и пусть герой курит и молчит. Всем ясно, что его терзают сомнения. А в жизни не так. Кури – не кури, легче не становится. Какие планы не выставляй – ни в чем не разберешься».
Все, что происходило в прошлом, повторялось. Как семь лет назад, как четыре года назад, Точкина ворвалась сумасшедшим ураганом, сшибла с ног и закрутила в вихре. Нарушился сон. Ночами Немов думал над былым, над тем, что может произойти, а может, и произойдет, осознавал, что тоскует, если не получает от Ани сообщение в «Ватсап» и не заходит в «Инстаграм» полистать ее ленту. Саше нравились фотографии, где она была в платьях и широкополой юбке. В юбке Аня выглядела превосходно, да и во всем остальном тоже, а без одежды сто процентов еще лучше. Когда она приснилась ему в шелковом коротеньком халате и кружевных чулках, Немов потерял дар речи. Проснулся и час таращился в потолок. Аня забиралась в него тонкими щупальцами, проникала как осьминог, охватывала и завоевывала. Саша сдавал позиции, теряя надежду, что выпутается из сетей, однако не противился. Эти сети нравились Немову, и он не торопился из них освободиться. «Зачем?» – спрашивал он себя. – «Кого я обманываю? Она – та, что я разыскивал среди миллионов других, тоже красивых, но не вызывающих никаких чувств». Внутренний голос спорил, хитрил, юлил, выбирал доводы, но не мог переубедить Сашу. Немов вздыхал, укладывал затылок на сложенные руки. Не спалось. За окном брезжил рассвет, а в голове бушевали грозы.
Саша выходил на балкон и смотрел на восходящее солнце, на серые пяти- и девятиэтажки. Светало. Немов дышал воздухом. Воздух был чужд. Не было в нем нужных ароматов.
* * *
Ты расставил точки над всеми «!», а жизнь всё вывернула наизнанку, и жирные твердые точки расползлись в неуверенное, дающее надежду, многоточие…
Недавно ещё ничем не грезил, а теперь снова томишься от бессонницы и представляешь в полудреме любимые глаза…
Те глаза, что бывали цвета американо, когда их обладательница злилась, или бельгийским шоколадом – в нейтральном настроении, но была у Немова любимая вариация – янтарь с озорными искорками – оттенок, близкий к чайному: такой случался, когда Аня смеялась или удивлялась, или золотистые лучи июльского солнца растапливали шоколад.
– Как ты их различаешь? – спросила Точкина. – По-моему, они всегда карие.
Они гуляли около детского садика, где девушка работала заведующей. Шли среди шумящих деревьев, разговаривая о сочинских отпусках, куда ездили по очереди с разницей в неделю, о личном, о чем-то еще… Немов украл Точкину в разгар рабочего дня, не зная о том, что у нее завал, причем такой, что на обед не вырвешься. Аня терпела, а он сам не мог уйти. Как тут уйдешь, когда она рядом? Какой дурак согласился бы по своей воле покинуть красотку с южным загаром? Пока девушка подписывала договор с подрядчиками, Саша пил кофе, стоя за ней, и любовался статью. Летнее платье открывало женские прелести. «Волшебная спина, – думал Немов. – А плечи, плечи… Они созданы для объятий и жарких поцелуев. Хрупкие, нежные, с приятной кожей… Боже, что ты со мной делаешь? Зачем изводишь умопомрачительными видами? Я же не железный, я из мяса, костей и тонких нервных окончаний, за которые дерни – и все, нет человека».
